Мера всех вещей

Сокр. И напротив, кто принял направление обратное и должен сделать зло либо врагу, либо кому другому – лишь бы только враг-то не нанес обиды ему самому, – этого надобно опасаться; тот, как скоро врагом нанесена кому обида, спешит всячески – словами и делами – наклонить обстоятельства к тому, чтобы обидчик не подпал под наказание и не пошел к судье, а когда пошел, будет придумывать средства, как бы ему уйти и остаться ненаказанным. Пусть бы, например, враг похитил много золота и не возвратил его, но, владея им, несправедливо и безбожно истратил его для себя и для своих; пусть бы также своими обидами заслужил он смерть – желающий сделать ему зло позаботится, чтобы он не умер и даже чтобы никогда не умер, но с дурными своими поступками остался бессмертным; а если не то – чтобы в таком состоянии прожил, по крайней мере, как можно долее. Вот для чего, Полос, риторика кажется мне полезною; а человеку, не намеревающемуся обижать, по моему мнению, не велика от ней польза, если даже и есть какая-нибудь. По крайней мере, из прежних наших рассуждений не открылось никакой.

Калл. Скажи мне, Херефон, серьезно говорит это Сократ или шутит?

Хереф. Кажется, чрезвычайно серьезно, Калликл. Впрочем, весьма хорошо было бы спросить его самого364.

Калл. Клянусь богами, я спрошу. Скажи мне, Сократ, как нам понимать твои слова: в смысле речи серьезной или шуточной? Если ты говоришь не шутя и то, что говоришь, истинно, то человеческая жизнь не будет ли у нас навыворот, и мы, как видно, все делаем вопреки тому, что должны делать?

Сокр. Калликл, если бы люди не имели свойства общего, которое у одних обнаруживается так, у других – иначе, но каждый обладал своим частным, отличным от свойств, принадлежащих прочим людям, то нелегко было бы показать другому собственное его свойство. Говорю это, поколику замечаю, что мне и тебе свойственно теперь одно и то же; оба мы любим, но каждый свое: я – Алкивиада, сына Клиниасова, и философию, а ты – афинский народ и сына Пирилампова365. Знаю, что всякий раз, когда твой любезный скажет, что этому быть так, – ты, несмотря на силу своего красноречия, противоречить не можешь, но вертишься туда и сюда. Ведь и в народной сходке, когда афинский народ на слова твои говорит, что это не так, ты вдруг переменяешься и начинаешь утверждать, что ему угодно. Таков ты и в отношении к упомянутому красавцу, сыну Пирилампову: желаниям и словам любезного противиться не можешь; так что человеку, который удивлялся бы всегда высказываемым ради них твоим мнениям, как они нелепы, – ты, если бы только захотел, отвечал бы: пока по чьему-нибудь приказанию не перестанет утверждать это твой любезный, не перестанешь утверждать то же самое и ты. Думай же, что и от меня слышишь подобное и не удивляйся, если я говорю такие речи, но вели, чтобы перестала говорить их моя любезная философия. А она, милый друг, всегда утверждает то, что теперь слышишь от меня; она совсем не так переменчива, как другие любезные. Вот, например, этот сын Клиниасов366 иногда говорит одно, иногда другое, а философия – всегда одно и то же, говорит именно те речи, которым ты удивляешься и которые лично слышал. Итак, либо опровергни ее и, вопреки моим словам, докажи, что наносить обиды и, обижая, не подвергаться наказанию не есть крайне великое зло; либо, если оставишь это неопровергнутым – клянусь египетским богом, собакою, что с тобой, Калликл, не будет в согласии Калликл, и что его разногласие продолжится во всю жизнь. А я думаю, почтеннейший, что пусть лучше расстроится и разногласит моя лира, пусть лучше произойдет разладица между мной и моим хором, пусть лучше не соглашаются с моими мыслями многие люди, чем быть мне в разногласии с самим собой и говорить противное самому себе.