Мераб Мамардашвили: топология мысли

Ну, так вот. В реальной жизни нет ни чистой любви, ни чистой веры, ни чистой мысли. Но мы все хотим надеяться на то, что они есть, допускаем, что вот со мной-то точно могут случиться. Надо только постараться. Стараемся мы, конечно, мало. Но по-прежнему надеемся. Мы допускаем эти, говорит М. К., «граничные состояния», «метафизические невозможности». Мы верим в акт чистой незамутнённой веры. Как верим и в акт чистой, великой любви. Эти состояния нужно заново в себе восстанавливать, вновь обретать утраченное время, хотя человек не может в чистом виде выполнить состояние, заданное на границе собственных переживаний, они запредельны, они метафизичны [ПТП 2014: 624]. Это предельные случаи, поскольку невыносимы для нас как эмпирических существ. Ведь чистое полное слияние душ в акте чистой совершенной любви невозможно. Мы же в реальности любим не так, а как приходится, как получается. Впопыхах, между делом, в подъездах, на вечеринках, на свиданках. Быстро-быстро. Мы не можем так, по полной, до погружения. Мы это можем только в воображении, так, как у поэта, у Арс. Тарковского:

«Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали как богоявленье» …

Потому мы проживаем акт совершенства в поэзии, потом, но не сейчас, не сразу. Мы в реальных социальных ситуациях повседневья не доходим до предела, теряем по пути поставленный было ранее идеал совершенства, размениваем его на мелочи, на части и половинки, раскалываем образ целого. В том числе потому, что страшимся вставать на границу, на предел испытания. И потому мы в своих устремлениях всегда возможны, и мы живём этой возможностью, живём завтрашним днём.

Когда же придёт настоящий день! А новый день застаёт нас не готовыми.

Мечты остаются мечтами. А потому мы ещё как бы и не живём ещё. Так и не проживаем настоящую жизнь, кажемся брошенными детьми, так и недолюбившими, так и не получившими любви и заботы. Недоласканные, не долюбленные. Недотыкомки.

Чтобы вернуть себя себе, необходимо, по М. Прусту, напоминает М. К., вернуться к невербальному корню, истоку. Это движение человека на свой страх и риск, движение на обнаружение себя, на «само-присутствие», не основано на чтении книг и газет, это не движение из книги, не перенос из книги себя (меня в чужой книге быть не может), а движение из себя [ПТП 2014: 628].

Но здесь работает ещё один фундаментальный закон душевной жизни. Закон, выводимый на материале таких произведений как романы Д. Джойса, М. Пруста и др., без которого мы не поймем эти произведения. М.К его формулирует: «принцип фундаментальной непрозрачности и смутности всякого акта до его свершения» [ПТП 2014: 631].

В этом весь пафос лекций М. К. Звучит одновременно и тривиально, и всегда ново, даже шокирующе. Человек живёт, когда совершает акт метафизически невозможного, пытаясь выйти за пределы повседневных реактивных состояний. Но он не может этого сделать по привычкам эмпирической жизни. У него как у эмпирического существа нет таких подпорок, костылей, позволяющих ему это делать. Он каждый раз не готов это делать. Но если не делать, то он и не станет, не найдёт себя, не найдёт своё место.

Но до самого акта, до действия, он этого действия, разумеется, не знает и знать не может. Это понятно даже на простых примерах. Нельзя понять вкус бутерброда, не попробовав его.

В этом естественном мире желаний мы и живём. В мире потребностей, желаний, простых человеческих реакций поэтому нет и быть не может ни добра, ни зла, ни нравственности, ни мышления, ни любви. Но именно эти названные состояния и делают нас людьми, самими собой. Хотя мы существа естественные и живём в естественном мире желаний. А мир запредельных состояний находится по ту сторону границ естественного мира. А потому возникает правило: никакое предметное описание этого мира не дает понимания содержания запредельных состояний. Состояния разума, состояния cogito в предметном описании этого мира нет. Равно как нет и нравственного, и ложного, и истинного [ПТП 2014: 632-633].

Это самое самό. Оно не выводимо из мира желаний. Условно (вспоминаем то, что сказано было выше) эти акты присутствия можно назвать «актами вместимости человека как нравственного и духовного существа в мир» [ПТП 2014: 633]. Он вносит себя поступком в этот мир, и тогда станет возможен этот мир, в котором возможна нравственность, добро и истина. Не вносишь себя в мир – и не будет ничего.

Но такое вмещение себя в мир принципиально мутно и не прозрачно. Его знать нельзя. Нет знания о поступке вместимости. В этом заключается драма человеческого существования: «всякий акт непрозрачен до его свершения», но только после свершения акта мир обретает смысл [ПТП 2014: 633].