Мераб Мамардашвили: топология мысли

Более того. Ставить себе целью свершение такого акта вместимости – значит ставить себе подножку. Или просто врать. Человек наперёд никогда не знает, чем обернётся ему его действие. Не знает и знать не может того, что он на самом деле желает. Вспоминаем пример из «Сталкера». Хотел одно и думал, что хотел именно этого. А получил другое. Человек ищет, но в начале свершения никак нельзя отличить доброе от злого, нельзя понять реальный смысл свершаемого. Это становится ясным только после свершения акта.

Человек может сколь угодно говорить о чистых помыслах и намерениях. Он, как и поэт, полагает, что:

«Но были б помыслы чисты,
А остальное все приложится…»

М. К. с этим не согласен. Реальности поступка нельзя знать без его свершения, пока человек реально не попробовал, не испытал. Это закон, в этом заключается «фундаментальная, онтологическая непрозрачность и смутность всякого акта» [ПТП 2014: 634]. Это понимали древние. Это понимал и апостол Павел: хотеть делать одного, а делать в итоге другое. Хотеть добра, но делать зло.

Он имел в виду распрю «внутреннего человека» и внешних желаний (внешних «членов»). Внешний человек желает греха, а внутренний человек стремится жить по Закону Божию. Если я делаю то, чего не хочу, то уже не я делаю то, а живущий во мне грех» (Рим. 7:20). Апостол Павел отожествляет рефлексивное я с внутренним человеком, но его периодически побеждает некий странный, отчужденный, обезличенный грех его членов, которые не ведают что творят: «Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7:15).

«Доброе, которого хочу, не делаю, а злое, которое не хочу, делаю»

(Рим. 7:19)

Думаю, все гораздо жестче – я ведаю и то, и другое, ведаю и злое, и доброе. И оба стремления – мои, никакие не слепые силы. Но члены мои желающие, более мне доступны. Соблазн легче и проще, доступнее, желаннее, а метафизическая невозможность требует усилия. И оно никак не связано с куском хлеба, с желанием жить.

Здесь и возникает базовый принцип, принцип личности (ср. у М. М. Бахтина – личность как предел, в отличие от вещи как предела)[137]. Принцип личности означает возможность свободы и неопределённости, некий зазор (М. К. употребляет немецкое Luft, зазор). В личности заложен люфт возможного, принципиально неопределённого человека, не того, который есть, а того, который возможен, который принципиально пуст. Такая пустота – «есть то, куда мы можем идти в своих желаниях и в своих актах, непрозрачных и смутных до их свершения. И там уже все зависит от человеческого усилия держания бытия; не механизм держит, не закон держит, а трагическое, или героическое усилие человека» [ПТП 2014: 635]. Потому героическое и трагическое, поскольку мы упираемся в метафизическую невозможность удерживать бытие. Это никак не предуготовлено, не предзадано, не выстроено, не гарантировано в этом мире.

Но Царство Божие силой берётся! Здесь смысл силы сугубо личностный. То есть не захватом, а личным усилием осуществляется, и тогда обретается вера. И те, кто употребляет усилие, созидает это Царство Боже. В Царство божие усилием входят. Оно не даётся свыше как дар. Даром даётся жизнь. А далее – твой удел. В этом удел человеческий. В этом и состоит ситуация человека.

«… доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его».

(Мф. 11: 12)

А коли так, то в своих свершениях, актах первовместимости я сам для себя – первый незнакомец. Я как автор произведения, своего поступка для себя – не ведом. Как это поучительно для дискурса автобиографии!

В начале пути, человек, вздумавший создавать своё произведение, полагает, что он и есть тот самый искомый автор. Но он его не ведает. Если он вознамерился совершать акт вместимости себя в мир, то он не может знать, что у него получится, и не может знать, что с ним случится, каков он будет. Без поступка, без произведения ни в ком из нас не прорастет частица жизни души.

В этом состоит положение человека. К человеку нельзя относиться причинно, причинно вызвать из него человека. А значит и описывать его, подходить к нему с меркой, делать из него материал, строить по поводу его концепты, делать его предметом Замысла или Дела (дела Христова) – нельзя! Нет такого дела, в котором я мог бы быть инструментом, орудием, материалом, частью замысла [ПТП 2014: 639].

Мы опять приходим к тому же: никакие антропологические концепты невозможны! А значит невозможна философская антропология как наука с позитивным знанием о человеке! Но возможна философия человека как навигация возможного человека.