Мераб Мамардашвили: топология мысли

Итак, мысль и есть то, что не выводимо из каких-то данных, мысль не описать, не передать, это то, что можно иметь лишь как совмещенное с собой, «с собой перевоссозданным, изменённым, преобразованным, вновь рождённым», рождённым в мысли, в идее. И здесь – одна из сквозных идей философии М. К.: не я рождаю мысль, не я рождаю идею, а я как мыслящий рождаюсь в идее, в мысли. Не тот, который уже готовый сидит и как бы мыслит, изрекает нечто. Меня до мысли нет, я рождаюсь в акте мышления. То же самое у М. Пруста: автор рождается в процессе непрерывного писания, при создании романа [ПТП 2014: 750-751].

На словах мы это знаем. В принципе, весь курс про это. Как и вся философия М. К. про это. Вообще-то мы собрались на его лекции не для того, чтобы узнать что-то новенькое, интересненькое, попробовать что-то вкусненькое, а для того, чтобы попытаться этот опыт мысли на себе, собой, осуществить, дабы явиться, почувствовать себя живыми.

Итак, я эмпирический, который в пиджаке и штанах, не произвожу никакой мысли, не произвожу никакого понимания. Просто потому что у меня нет таких органов изначально. Ну откуда у меня орган понимания? Орган мысли? Орган любви? Орган чести? Орган совести? Орган веры? Каким органом, способом, методом я могу вообще осуществлять эти акты? Я могу есть, пить, спать, заниматься сексом, как-то чувствовать телом среду. Но в этом плане у меня такая же селезенка, печень, сердце, почки, как и у всех других живых существ. Только я просто двуногий и бескрылый. А вот органы понимания и мышления формуются, лепятся, творятся вместе с актами творения. Хотя мы конечно твердо убеждены, что мысли рождаем мы, эмпирические существа. И что мысль есть некий продукт какого-то внутреннего процесса, идущего в нас. Мы тешим себя иллюзией, что мы производим мысли, рождаем их некоей своей активностью, вследствие некоего внутреннего психологического или же физического процесса. Это иллюзия детерминизма произведения [ПТП 2014: 753]. Это великая иллюзия. Она вполне объяснима. Я изрекаю некие слова, мне кажется, весьма умные, следовательно, я мыслю, значит я рождаю мысли.

Понятно, что слова – не мысли. И я не рождаю мысли. Я не смогу никогда породить мысли. И я – это не тот, кто в пиджаке и штанах, с селезенкой и печенкой. Этого Я мыслящего ещё нет в этом мешке с костями, двуноногом и бескрылом существе. Но должно случиться нечто, типа падающего яблока, и должна быть некая моя готовность, напряжение, состояние открытости к встрече с неизвестным (не важно – объектом, предметом, другим человеком). Если яблоко падает, то мы должны быть готовы к этому падению, «должны быть достойны этого падения, то есть быть там в полноте самого себя, и тогда из него в нас придет то, что из нас не могло быть получено простой сообразительностью» [ПТП 2014: 754].

Рамочное, предельное, исходное условие – быть готовым и открытым. Но как я могу быть готовым, если во мне ничего изначально нет? К встрече надо быть готовыми. Где взять опору, чтобы удержать режим открытости? В пределе ведь это готовность к встрече со смертью, поскольку и вся жизнь есть подготовка, упражнение в смерти (М. К. ссылается на известную идею Платона). Смерть предполагает уничтожение собственной дряни и пестование в себе духовной органики. Этот «отказ от детерминизма мысли самим собой – одно из упражнений в смерти, смерти самого себя, и вот такими упражнениями мы можем рождаться в мысли или к мысли, к впечатлению, или к встрече с другим человеком», к соприкосновению с другим [ПТП 2014: 755].

«Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью».

Платон Федон. 64а

Здесь тоже необходимо, замечает М. К., отделаться от очередной иллюзии. Мы полагаем, что соприкасаемся в общении, в наглядном, физическом. В действительности в таком общении мы не соприкасаемся. Мы просто сталкиваемся как монады, и отталкиваемся, обмениваемся информацией. Но общения и соприкосновения нет. Мы прибегаем к таким метафорам по привычке, как это делает ученый-физик, конструирующий понятие атома как тела, которое соприкасается с другими телами-атомами. Хотя никакой атом не тело, а представление о телесности атома есть конструкт, понятие, которое физик конструирует, дабы как-то описать физический процесс.

«… смерть не является чем-то принципиально новым, … напротив, с самого моего детства я умирал уже множество раз…».

(Пруст ОВ: 368)

Так же и с нами. Мы же не знаем самих себя до акта рождения в мысли. Мы не знаем своего возможного человека. Мы видим некое эмпирическое существо, родившееся и получившее какие-то качество и способности, детерминированное в определённой среде, но оно ведь не знает того возможного человека, который может явиться в акте второго рождения.