Мерецков. Мерцающий луч славы

— Михаил Николаевич, недавно мы провели учения в одной стрелковой дивизии, в штат которой ввели батальоны танков, — заговорил Уборевич. — Всё прошло очень удачно, и мы сделали такой вывод: включить в штаты стрелковых полков танковые подразделения. Вы нашу инициативу поддержите?

— На все сто процентов! — почти торжественно произнёс Михаил Николаевич. Он взглянул на сидевшего напротив Мерецкова. Его рюмка была наполнена коньяком. — А вы что, голубчик, не пьёте?

Кирилл Афанасьевич молча взял рюмку и вмиг опорожнил её.

— Вот теперь я вижу, Иероним Петрович, что у тебя начальник штаба не только умеет проводить учения, но и не прочь выпить! — засмеялся Тухачевский.

— Он человек воспитанный, соблюдает субординацию: увидел, что замнаркома опорожнил рюмку, тогда и свою выпил, — усмехнулся Уборевич.

— Своего рода тактика, но не на поле брани! — пошутил Тухачевский. — Так вот о вашей идее насчёт включения танков в штат стрелковых полков, — весело продолжал он. — В Красной Армии ещё маловато танков, но мы будем форсировать их производство, ибо война будущего — это война моторов! Правда, Клим Ворошилов, мой теперешний нарком, с этим не согласен, и ему вторит его боевой друг Семён Будённый, до мозга костей преданный лошадям. Но я стою на своём. Да, Варшаву в двадцатом году я не взял, тому было немало причин, но кто мне запретит ратовать за танки и моторы для Красной Армии?

«В нём уже заговорил коньяк, — подумал Мерецков, наблюдая за Тухачевским. — И всё же он сам признает, что Варшава на его совести».

— У тебя, Михаил Николаевич, немало боевых заслуг, Варшава была на закуску, но проглотить её не удалось, — промолвил Уборевич. — Ну и к чёрту её, Варшаву! Уже за то, что в марте двадцать первого года ты подавил Кронштадтский мятеж, командуя 7-й армией, тебе надо при жизни поставить памятник. Что, разве я не прав? А ещё раньше ты дал жару адмиралу Колчаку[13]… Нет, у тебя заслуг столько, сколько волос на моей голове.

— Иероним Петрович, чего ты, голубчик, прибедняешься? — добродушно упрекнул Уборевича замнаркома. — У самого-то не меньше заслуг. Ты вот лучше ему, Мерецкову, помоги осилить науку побеждать.

— Он её уже осилил, а когда начнётся война, на деле покажет, как надо бить врага! — весело ответил Иероним Петрович.

Мерецков предложил наполнить рюмки.

— А за что выпьем? — спросил Уборевич.

— За то, чтобы в каждом из нас жило высшее искусство! — едва не продекламировал Тухачевский.

Когда все опорожнили рюмки, Мерецков спросил:

— Михаил Николаевич, что значит высшее искусство и в чём его корень?

Тухачевский снисходительно улыбнулся, поведя бровями.

— А то, Мерецков, почаще заглядывай в книги, — сказал он без укора. — Читал Монтескье? Так вот сей гений советует убеждать человека, когда не следует принуждать, руководить, когда не следует повелевать, — это и есть высшее искусство!

— Кажется, Монтескье сказал, что законы воспитания — это первые законы, которые встречает человек в своей жизни? — спросил Кирилл Афанасьевич, хитро прищурив глаза.

— А ты, Мерецков, не так прост, как я думал! — добродушно чертыхнулся замнаркома. — И всё же ты знаешь в военной науке меньше, чем я!

— Потому-то и слушаю вас, Михаил Николаевич, чтобы знать больше, учусь понимать военную науку, чтобы, как вы говорили, быть не Наполеоном, а хотя бы чем-то похожим на него.

Тухачевский пристально посмотрел на начальника штаба, и в его глазах тот увидел огоньки.

— Запомни, Мерецков, будущее — за танками и авиацией, плюс к тому артиллерия! Надобно лишь уметь ими распорядиться на поле брани. — Он попросил Уборевича дать ему закурить. — У меня кончились папиросы. Ещё махнём по рюмашке, и мне пора, друзья, в гостиницу. А завтра с утра на поезд!

На другой день перед отъездом в Москву Тухачевский зашёл в штаб в сопровождении Уборевича. Увидев его, Мерецков вскочил с места и собрался было отдать рапорт, но замнаркома остановил его жестом:

— Не надо рапортовать, Кирилл Афанасьевич. Скажите, как вам тут служится?

— Хорошо, Михаил Николаевич, — улыбнулся Мерецков.

— Мне кто-то говорил, что вам хочется послужить на Дальнем Востоке. Это правда?

— Я готов служить в любом месте, куда меня сочтут нужным послать! — Лёгкая тень набежала на лицо Кирилла Афанасьевича. — А вообще-то хорошо, когда начальника или командира переводят из одного района в другой: есть возможность изучить различные театры военных действий на случай войны.

— Что верно, то верно, — согласился Тухачевский.

По лицу Уборевича скользнула улыбка.

— У меня, Михаил Николаевич, медвежьей болезнью никто не страдает, а тем более Мерецков, — сказал он. — Будь моя воля, я бы давно назначил его командующим округом.

— А ты напиши об этом в аттестации, Иероним Петрович, мы с наркомом Ворошиловым рассмотрим твоё предложение. — Тухачевский взглянул на Мерецкова. — Сколько вам лет?

— Тридцать восемь!

— Зрелый возраст, так что, Иероним Петрович, подумай о своём кандидате. — Михаил Николаевич подошёл к Мерецкову и пожал ему руку. — Учения вы провели отлично!

— Старался, товарищ замнаркома! — растрогался Кирилл Афанасьевич.