Мерфи

Нири заговорил; скорее это было похоже на то, что нечто заговорило через него. Потому что голос его звучал безучастно, глаза были закрыты, тело неподвижно застыло в склоненной позе, точно он не сидел перед двумя грешниками, а стоял на коленях перед священником. В целом у него был великолепный вид, как на портрете Матфея, написанном Лукой, с ангелом, сидящим на его плече, как попугай.

— Почти что безумно влюбленный в мисс Кунихан всего несколько недель назад, я сейчас не питаю к ней даже неприязни. Преданный Уайли, который обманул мое доверие и дружбу, я не потружусь сейчас даже простить его. Отсутствующий Мерфи, который был средством достижения тривиального удовлетворения, долей, как он выразился бы сам, доли, сам превратился в цель, и не в какую-нибудь, а определенную, мою цель, единственную и непременную.

Поток прекратился. Какая правда обходится без крана?

— Насколько позволяют его знания, — сказал Уайли.

— Насколько он на это способен, — сказала мисс Кунихан. — По-честному — значит, по-честному.

— Мне сейчас стрелять или ты будешь? — сказал Уайли.

— Не жди ответа, — ответила мисс Кунихан.

Уайли поднялся на ноги, заложил большой палец за край жилета под мышкой, прикрыл правой свою praecordia[77] и сказал:

— Названный Нири, который больше не любит мисс Кунихан и не нуждается в своем Нидле, да покончит он скоро и с Мерфи, и будет опять свободен, и, плывя по своему течению, возжаждет неодолимо обезьяну или авторессу.

— Да это «Альманах Старины Мура», — сказала мисс Кунихан, — а не еженедельник «Айриш таймс».

— Мое отношение, — сказал Уайли, — заключающееся в выслушивании, выполнении формальностей и уравнивании голосов, или скорее голоса Разума и Philautia[78], остается неизменным. Я продолжаю считать названного Нири быком Ио, рожденным для того, чтобы быть укушенным оводом, подарком Природы нуждающимся сутенерам; мисс Кунихан — единственной, как мне твердо известно, nubile[79] любительницей во всех двадцати шести графствах[80], которая не путает своего «я» со своим телом, и одним из немногих тел — из того же болота, достойных своего отличия; Мерфи — бездельником, которого следует избегать любой ценой…

Мисс Кунихан и Нири хохотали неимоверно.

— Он так назойлив, — сказал Нири.

— Так предприимчив, — сказала мисс Кунихан, — так напорист.

— Мерзостью, — сказал Уайли, — гадом ползучим, уползающим от Закона. И все же я преследую его.

— Я тебе за это плачу, — сказал Нири.

— Это вы так полагаете, — сказала мисс Кунихан.

— Как бы там ни было, прохиндей уродует себя, чтобы жить, — сказал Уайли, — а бобр откусывает себе…

Он сел, тотчас же снова встал, вновь принял прежнюю позу и сказал:

— Одним словом, я стою там, где всегда стоял…

— С тех пор как Небо, которое вечно мочится, раскинулось вокруг тебя непросыхающей простыней, — сказал Нири.

— И надеюсь всегда стоять…

— Пока не свалишься, — сказала мисс Кунихан.

— Равно к успеху и к забавам устремлен.

Он опять сел, и мисс Кунихан ухватилась за представившуюся возможность с той именно силой, высотой звука, его качеством и скоростью, которых можно было без затруднений достигнуть в тех немногих словах, что имелись в ее распоряжении.

— Есть разум, и есть тело…

— Позор! — закричал Нири. — Дайте ей под зад! Вышвырните ее вон!

— На одной усохшей ладони, — сказал Уайли, — переполненное сердце, съежившаяся печень, брызжущая пеной селезенка, два легких, если повезет, при тщании — две почки, и так далее.

— И тому подобное, — сказал Нири со вздохом.

— А на другой, — сказал Уайли, — маленькое эго и большущий ид.

— Несметные богатства в W.C., — сказал Нири.

— Этот невыразимый контрапункт, — продолжала мисс Кунихан, — этот взаимный комментарий, эта единственная подкупающая черта.

Она остановилась — предпочла остановиться, чтобы не быть прерванной.

— Она забыла, как там дальше, — сказал Уайли, — придется ей возвращаться назад, к самому началу, как дарвиновской гусенице.

— Может, Мерфи не проходил с ней дальше, — сказал Нири.

— Повсюду я нахожу разум, оскверненный, — продолжала мисс Кунихан, — грубым и негармоничным союзом, пристегнутый к телу, словно к заду телеги, а тело — к колесам колесницы разума. Я не называю имен.

— Великолепная рецепция, — сказал Уайли.

— Ничего не выветрилось, — сказал Нири.

— То есть повсюду, — подытожила мисс Кунихан, — за исключением того места, где находится Мерфи. Он не страдает этими — а — психосоматическими свищами, Мерфи, мой жених. И разум, и тело, то есть ни разум, ни тело; что может существовать помимо него, что могло там существовать после него, кроме ребяческой грубости или маразматического проворства?

— Выбирай, — сказал Уайли, — поковыряй свое воображение.

— Еще один полутон, — сказал Нири, — и мы перестанем слышать.