Мерфи

Мерфи, послушно следовавший за Бомом повсюду, выразил удивление по поводу того, что так мало встречается на их пути больных. Ему пояснили, что некоторые пациенты на утренней молитве, другие в саду, третьи еще не поднялись после сна, четвертые просто не встают, пятые просто валяются. А тех, кого Мерфи все же удалось увидеть, вовсе не производили впечатление устрашающих монстров, которых вообразил себе Мерфи после рассказов Тыкалпенни. Все больные, увиденные Мерфи, имели весьма меланхоличный вид: они стояли на одном месте, словно задумавшись о чем-то своем, потаенном; одни держались за живот, другие – за голову, положение рук, очевидно, зависело от склада характера или от того места, которое причиняло беспокойство. Параноики исписывали один за другим листики бумаги, составляя жалобы на то, как с ними обращаются, или записывая слово в слово все то, что сообщали им их внутренние голоса. Какой-то гебефреник[160] самозабвенно играл на пианино. Гипоманиак[161] учил играть в бильярд больного синдромом Корсаковского.[162] Истощенного вида шизофреник замер в странной позе, словно вот-вот собирался упасть и никак не падал, казалось, его принудили вечно пребывать в положении участника tableau vivant;[163] его левая рука, в которой он держал дымящуюся, уже наполовину догоревшую сигарету, была вытянута в ораторском жесте вперед, а его правая рука, выглядевшая совсем одеревеневшей, но при этом и подрагивающей, перстом указывала куда-то вверх.

Эти больные не вызывали у Мерфи никакого ужаса. Если все же попытаться определить те чувства, которые его охватили, то можно сказать, что среди них присутствовало нечто вроде уважения и никчемности человеческого существования. Если не считать маньяка, который являлся воплощением заходящего Платона, добившегося всего в жизни самостоятельно, все остальные больные производили на Мерфи впечатление людей, достигших состояния погруженности в самих себя и индеферентности к окружающему миру со всеми его нелепыми случайностями и случайного самого по себе. А такое состояние Мерфи определил для себя как высшее счастье, но которого, увы, ему так редко удавалось достичь.

После того как экскурсия завершилась и все наставления Бома получили наглядное разъяснение, Бом довел Мерфи до стыка коридоров и объявил:

– Пока все. К работе приступать завтра в восемь.

Бом не спешил, однако, уходить, ожидая изъявлений благодарности со стороны Мерфи. Тыкалпенни ткнул Мерфи пальцем в ребра.

– Огромное вам спасибо, – пробормотал Мерфи.

– Не стоит благодарности. Есть вопросы?

Мерфи от вопросов благоразумно воздержался, но при этом сделал вид, что исправно задумался.

– Дело в том, – сказал вместо Мерфи Тыкалпенни, – что ему… что он бы хотел начать прямо сейчас.

– Это пусть решает господин Том, – отмахнулся Бом.

– Господин Том возражать не будет, – заверил Бома Тыкалпенни.

– А вот я получил распоряжения, из которых совершенно четко явствует, что Мерфи должен приступать к работе утром.

Тыкалпенни снова ткнул Мерфи в ребра, на этот раз совершенно напрасно. Мерфи страстно хотелось проверить, подтвердится ли его удивительное впечатление, что тут, в М.З.М., ему повстречалась удивительная порода людей, которую он всегда искал и уже было отчаялся найти, и попроситься начать работу он мог бы и без помощи Тыкалпенни. К тому же ему хотелось, чтобы Тыкалпенни побыстрее занялся устройством обогрева его комнаты.

– Мне, конечно же, известно, – проговорил Мерфи, – что тот месячный срок, который мне здесь предстоит провести, начинается с завтрашнего утра, но дело в том, что господин Решенье проявил большую любезность и не возражал против того, чтобы я приступил к исполнению своих обязанностей тотчас же, если бы мне того захотелось…

– И что, вам этого действительно так хочется? – спросил весьма удивленный Бом, который, кстати, видел второй по счету тычок Тыкалпенни в ребра Мерфи.

– Ему, знаете ли, помимо этого еще бы очень хотелось… – снова ввязался Тыкалпенни.

– А ты, – рыкнул Бом на Тыкалпенни с такой яростью, что у Мерфи внутри все подскочило, – а ты заткнись, закрой свою вонючую пасть, нам здесь прекрасно известно, чего тебе хочется!

И Бом упомянул кое-что из того, чего бы Тыкалпенни очень желал. Тыкалпенни пришлось вытереть лицо от пота, который его прошиб. Тыкалпенни делил получаемые им выговоры на два вида: те, которые вгоняли его в пот, и те, которые его в пот не вгоняли. Иных различий он не делал.

– Да, вы знаете, мне бы очень хотелось приступить к работе вот прямо сейчас, если, конечно, мне будет позволено.

И Бом сдался. Когда глупец начинает действовать сообща с глупцом, то честному человеку остается лишь умыть руки. А глупец, который действует заодно с плутом в ущерб самому себе, – против такого союза никто не устоит. О чудовище гуманности и просвещения, приходящее в отчаяние от мира, в котором единственными естественными союзниками являются дураки и проходимцы, восхищайся Бомом, который лишь однажды смутно ощутил то, что ты так остро ощущаешь столь часто, – шуршание рук Пилата в мыслях…