Мэри и великан

Штанины оканчивались завязками на голых щиколотках, а блузку венчал огромный заостренный ворот. Обута она была в комнатные туфли без каблука, а волосы собрала в конский хвост.

Когда она выбежала из дома и села в машину, он сказал:

— Для такого хвоста у вас коротковаты волосы.

Она, запыхавшись, уселась с ним рядом и хлопнула дверцей.

— Слишком претенциозно, да? Я неправильно оделась?

— Выглядите вы превосходно, — со всей искренностью сказал он, заводя мотор.

Однако она все же немного побаивалась. Ее большие серьезные глаза блестели в темноте салона; сказать ей было почти нечего. Она достала из сумочки сигареты и наклонилась к прикуривателю.

— Может, там и весело, — сказал он, подбадривая ее.

— Да-да, вы уже говорили.

— Лиланд Партридж — это фанатик; мы называем таких аудиофилами. Там будут колонки размером с дом, алмазные иглы и экстраклассные записи товарных поездов и глокеншпилей[30].

— Народу будет очень много? — спросила она в третий раз.

— Ребята из розницы плюс часть музыкальной тусовки Сан-Франциско. Будет выпивка и много разговоров. Когда звукачи сцепятся языками с толковыми музыкантами, можно услышать кое-что интересное.

— Обожаю Сан-Франциско, — с жаром сказала Мэри Энн, — все эти крошечные бары и ресторанчики. Однажды мы с Туини ездили в одно место на Норт-Бич. Называлось оно «Бумажная кукла». Пианист играл диксиленд… круто играл.

— Круто, — передразнил Шиллинг.

— Он был весьма неплох. — Она постучала пальчиком по сигарете; из окна в темноту полетели искры. По радио играли симфонию Гайдна.

— Мне это нравится, — сказала она, наклонив голову.

— Узнаете, кто?

Она задумалась.

— Бетховен?

— Это Гайдн. «Симфония литавр».

— Как вы думаете, я когда-нибудь смогу различать симфонии? Когда мне будет столько же лет, сколько вам?

— Вы еще только учитесь, — произнес он как можно безмятежнее, — все дело в опыте, не более того.

— Вы действительно любите эту музыку. Я наблюдала за вами… вы не притворяетесь. Вот и Пол к своей музыке так же относится. Вы как будто… упиваетесь ею. Вы стараетесь услышать в ней все.

— Мне нравится ваш друг Нитц, — сказал он, хотя в чем-то тот ему даже мешал.

— Да, он замечательный. Он и мухи не обидит.

— И вас это восхищает.

— Да, — сказала она, — а вас — нет?

— Если абстрактно, то да, восхищает.

— Ах, эти ваши абстракции. — Она устроилась на сиденье, поджав ноги и упершись локтем в дверцу.

— Что там за огни? — Голос ее звучал почти испуганно. — Мы что, уже почти приехали?

— Почти. Соберите мужество в кулак.

— Уже собрала. И не смейтесь надо мной.

— А я и не смеюсь над вами, — мягко сказал он, — с чего бы это?

— Они высмеют меня, что бы я ни сказала?

— Нет, конечно, — сказал он и добавил, не удержавшись, — они будут так греметь своими записями со звуковыми эффектами, что и не услышат, что вы говорите.

— Я неважно себя чувствую.

— Вам полегчает, когда мы приедем, — по-отечески успокоил ее Шиллинг и прибавил скорости.

Когда они добрались до места, вечеринка уже началась. Шиллинг заметил, как преобразилась девушка, поднимаясь по лестнице в дом Партриджа. Страха как не бывало, он скрылся где-то в глубине; Мэри Энн с невозмутимым видом облокотилась на железные перила, в одной руке держа сумочку, а другую изящно положив на колено. Как только дверь открылась, она плавно выпрямилась и скользнула мимо мужчины, который их впустил. Когда Шиллинг затушил свою сигару и переступил порог, она уже дошла до конца коридора и приближалась к гостиной, откуда доносились шум и смех.

— Здравствуй, Лиланд, — сказал он, пожимая руку хозяину. — А куда подевалась моя девочка?

— Да вон же она, — сказал Партридж, закрывая дверь. Это был высокий, средних лет мужчина в очках. — Жена? Любовница?

— Кассирша, — Шиллинг снял пальто. — Как семейство?

— Да как обычно. — Придерживая Шиллинга за плечо, он вел его в гостиную. — Эрл опять хворает; тот же грипп, которым мы все переболели в прошлом году. Как магазин?

— Грех жаловаться.

Они оба остановились, наблюдая за Мэри Энн. Она безошибочно распознала хозяйку и теперь принимала у Эдит Партридж бокал. Непринужденно обернулась, чтобы поздороваться с группой молодых клерков из студии звукозаписи, которые сгрудились за столом. Стол представлял собой выставку звуковой техники: вертушек, картриджей, звукоснимателей. Все это были элементы новой стереосистемы «Диотроник».

— У нее есть такт, — сказал Партридж, — для такой молоденькой девушки это редкость. Моя старшая примерно ее возраста.

— Мэри, — сказал Шиллинг, — подойдите к нам, познакомьтесь с хозяином.

Она повиновалась, и он представил их друг другу.

— А кто вон тот страшно толстый мужчина? — спросила она Партриджа. — Там, в углу, развалился на кушетке.

— Этот? — Партридж улыбнулся Шиллингу. — Это страшно толстый композитор по имени Сид Хезель. Пойдите, послушайте, как он сипит… серьезно, его стоит послушать.

— Впервые слышу, чтоб ты признал это за Сидом, — сказал Шиллинг. Партридж всегда казался ему немного зазнайкой.

— Когда он говорит, ему нет равных, — сухо ответил Партридж, — даже жаль, что он не занялся литературой.