Меридианы карты и души

Этот «огромный безутешный плач» настигнет потом в пути, «средь мчащегося леса», и «печальный поезд» начнет сострадать ему всеми «колесами, считающими тьму». А под стук колес придет и горькое осознание своей вины «в беде чужого плача», охватит неудержимое желание не только «рвануть стоп-кран», но остановить вращенье самой Земли.

Повремени, мой непреклонный век,

С движением твоим — вперед и вверх.

Стой, человек! Там брат твой — человек

Рыдает перед каменной стеною…

Перевод Б. Ахмадулиной

Отзывчивость на боль — не она ли питает и неослабную память войны, вот уже столько лет звучащую в лирике Сильвы Капутикян одним из ведущих мотивов? Верная себе, она и к воплощению этой темы идет через постижение чужих судеб, ставших частью ее духовной биографии.

Твердь земную пропитала кровь,

Не смолкает гул артиллерийский…

Здесь узнали первую любовь

Лейтенант и девушка-связистка.

Все замолкло в грохоте свинца,

Но в громах, что ударяют близко,

Четко слышат, как стучат сердца,

Лейтенант и девушка-связистка.

Перевод М. Светлова

След войны на земле — это не только ржавое железо: оно истлевает со временем. И не темная воронка — благо, что и она «чуть видна» в дремучей лесной чаще. Земля остается изувеченной войной потому, что не успели проторить по ней свои пути-дороги ни Мисак Машунян, герой французского Сопротивления, «чье монологическое «Слово перед казнью» завершает признание:

Я мечтал быть поэтом. Я грезил в свой срок

Нянчить сына в построенном мною дому.

…А оставил тетрадь незаконченных строк

Да пропахшее порохом имя в дыму.

Перевод М. Дудина

Ни безымянный солдат с черной повязкой на глазах, уподобленной черной плотине.

Он не вздыхал, он не стонал от боли,

Не звал тебя в свою глухую тьму —

Нет, ты сама, сама по доброй воле,

Без колебаний подошла к нему.

Он, жертвовавший всем, не ждал ни жертвы,

Ни жалости к лихой своей судьбе,

Сама, самоотверженно — по-женски —

Ввела его за локоть в дом к себе.

Иной стихотворец и оборвал бы на этом посвящение «Жене солдата». Но мысль и чувство Сильвы Капутикян достаточно зорки и проницательны, достаточно умудрены трудным опытом жизни, чтобы не довольствоваться одним лишь выражением сострадания в беде. Чутко угадывая приближение драмы, поэт не останавливается на ее пороге, отважно переступает черту, за которой чаще всего третий лишний. Не желая учить, а тем более наставлять или, того хуже, назидать, она не боится разбередить душу, страстно взывая к тому, что должно быть свято:

О, если вдруг тебя другие руки

Зовут — его, его не обмани!

Коль взгляд чужой зовет — ты в смертной муке

Закрой глаза: пусть не глядят они!

Себя не выдай ни единым жестом,

Себя стеной безмолвья окружи,

Неси свой крест! О, поступи по-женски!

Свяжи себя и сердце удержи…

Перевод Е. Николаевской

У Ольги Берггольц, поэта, во многом, пожалуй, близкого Сильве Капутикян по темпераменту и строю души, характеру дарования, есть пронзительные строки, выстраданные «в послевоенной тишине» — в первые дни после Победы. «Неженский ямб в черствеющих стихах» звучит как заклятие:

…И даже тем, кто все хотел бы сгладить

в зеркальной, робкой памяти людей,

не дам забыть, как падал ленинградец

на желтый снег пустынных площадей.

Свое «не дам забыть» знает и Сильва Капутикян. Она тоже могла бы сказать о себе, что «вмерзла в… неповторимый лед» — многотрудный и многострадальный след народной истории, который тянется через не годы и даже не десятилетия, а века. Доверительная исповедь в сокровенном то и дело выливается под ее пером в громогласную проповедь самозабвенной любви к отчему краю, чьи «камни, спавшие веками и время знавшие суровое», безмолвно свидетельствуют о ранах, кровоточащих в сердце народа и его поэта.

Армения!

Могу ли я измерить

Любовь к тебе?.. Так любят, не таясь,