Меридианы карты и души

— Пожалуйста, — с готовностью улыбнулся сидящий рядом в президиуме Размик Петросян, директор машиноиспытательной станции. — Мы строим много домов, у местных свои собственные, так что спрос у нас не столь уж велик.

Так шутка неожиданно обернулась ордером на «однокомнатную квартиру со всеми удобствами на четвертом этаже новостройки МИС». Вот уже четвертый год эта небольшая комната стала моей обителью и спасительницей. Если мои ереванские душегубы-звонки, дверной и телефонный, сливаясь с уличным шумом, неотступно преследуют меня, не позволяя и полчаса провести у письменного стола, то здесь все наоборот: я сутками бываю наедине с собой и листом бумаги. Даже не выхожу на улицу — так жажду одиночества. С миром общаюсь лишь с балкона и через соседей, живущих на той же площадке, через семью Маркосян.

С балкона видна гора Ара. Она так близко, такая маленькая, такая домашняя, что кажется, входит в комнату, вписывается в интерьер. Видна и старая церковь Егварда. Несколько лет она была в строительных лесах, а сейчас, сбросив их, стоит посветлевшая, обновленная. И, невзирая на свой почтенный тысячелетний возраст, обгоняет ростом юнцов — молоденькие новостройки села. Древний Егвард молодеет изо дня в день. Деревня, пятьдесят лет назад не отрывавшая глаза от неба, молящая о дожде, ныне приглядывается ко всему новому, что есть у соседей, с тем чтобы и самим иметь все это — и водопровод, и каналы, и сады, и добротные дома, и широкие улицы, а также больницу, школу, сыновей-студентов, а главное — побольше детишек. И все это в Егварде уже есть. Особенно дети. Они шумят у меня под балконом — все разные, всех возрастов, — но, как ни странно, совершенно мне не мешают.

Иногда деревня затихает. На улице ни души. Догадываюсь, что все сидят по домам, у телевизоров. И как бы я ни была равнодушна к футболу, считая его просто упражнением для ног, все равно на сердце у меня теплеет, когда со всех балконов и окон, подобно птицам, взлетающим из гнезд, несутся возгласы, свистки, аплодисменты. «Еще один гол!» Я прерываю работу и считаю очки, забитые «Араратом». Но больше всего я радуюсь тому, что радуется Егвард.

В деревне кроме местных старожилов есть и переселенцы, те, что, спасаясь в пятнадцатом году, бежали из Муша и Битлиса и обрели здесь приют. Есть и семьи, которые в последние годы переехали из Ахалкалаки, Ахалцихе, Карабаха, Кировабада. Скалистая земля Егварда нуждается в трудовых руках, в людях, которые освободят ее от камня, вырастят пшеницу и виноград.

Я вижу с балкона, как холмы, не так еще давно изуродованные грудами труб для канала Арзни — Шамирам, избавились от своего временного груза и приняли на себя добрый, вечный груз плодоносных садов. Вижу, как деревня взбирается уже на соседние бугры, карабкается вверх, а впереди шагают стройные, подтянутые мачты электропередач. И как все это движение останавливается у четырехэтажного, не завершенного еще корпуса сельской больницы. Вижу спешащих в новую школу мальчиков и девочек в пончо и джинсах и, наконец, с балкона, как с галерки, вижу внизу, во дворе, Сируш. Ее дом прямо напротив нашего.

Когда я приехала в Егвард, Сируш с семьей занимала половину одноэтажного домика. Во дворе были конура, курятник и, конечно, тондир под навесом. За эти три-четыре года рядом с домом у Сируш появилось семь «подсобок», и все они уже заселены: коровой, телятами, овцами, свиньями, курами, легковой машиной, которая попала к ним, правда, после не такой уж легкой жизни — вся она в свежевыкрашенных заплатах. Даже собак стало две вместо одной. Если к этому добавить, что младший сын Сируш, который в школе занимается в кружке аккордеонистов и своей игрой и пением — при полном отсутствии слуха — ежевечерне собирает ораву деревенских мальчишек, а также и то, что рядом, за моей стеной, недавно появившийся на свет малыш чрезвычайно бурно протестует против только ему ведомого неустройства мира, то, как бы ни была я преисполнена толстовского всепрощения, трудно все-таки счесть мою здешнюю обитель сейчас самым тихим уголком на свете…

Не так давно пополнилась и семья Сируш. Старший сын, работающий, как и отец, шофером, «Похитил» из соседней деревни Ара девушку, правда, не без согласия «похищенной». Его отец и мать ринулись туда, чтобы утихомирить разгневанных родичей. И вот теперь, когда Сируш уходит на работу, вместо нее, прикрикивая на путающуюся под ногами свою двухлетнюю Гоар, хлопочет по хозяйству ее быстроногая невестка с короткой городской стрижкой…

По воскресеньям у крыльца дома появляется пятнадцати-шестнадцатилетний паренек с ниспадающими на плечи волосами, в джинсах и сабо. Я догадываюсь, что это тот мальчик, о котором еще года два назад рассказывала Сируш:

— Ну, а мой средний учится в аштаракской русской школе. Когда был маленький, он заболел, и совхоз послал его в Анапу, в санаторий. Там он и учился на русском. А выздоровел, привезли домой и решили: этот пускай учится в русской школе. Нам повезло — отдали в интернат в Аштараке…