Меридон, или Сны о другой жизни

— Сара вполне сможет управлять им сама, — вмешался Перегрин. Он уже выпил два стакана портвейна, и его щеки приятно порозовели. Свою ласковую улыбку он адресовал мне. — Почему бы и нет? Она целыми днями объезжает поля и уже все здесь изучила. Если она не захочет нанимать бейлифа, она может заниматься этим сама.

Леди Кларенс кивнула и взяла со стола свой веер.

— Конечно, — ответила она. — Все будет, как вы решите. Как мило, что у нас в доме скоро состоится свадьба.

Перегрин довольно уверенно встал на ноги и подал руку матери, провожая ее к дверям. Он широко распахнул их перед леди Кларенс и остался там, ожидая меня. Когда я приблизилась к нему, он по-братски улыбнулся мне, словно мы были двумя мальчишками, пустившимися в опасное путешествие.

— Отлично придумано, — тихонько проговорил он и вернулся к столу.

ГЛАВА 27

Я рано ушла к себе в тот вечер и, прежде чем лечь спать, подошла к окну и отдернула тяжелые шторы. После долгих лет жизни в фургоне я наслаждалась простором и покоем своей собственной комнаты и возможностью любоваться природой, стоя у распахнутого окна. Но видимо, я была неблагодарным созданием. При всех удовольствиях богатой жизни я скучала по тесноте фургона, по присутствию других людей, храпящих, сопящих и жующих рядом. Мне будто не хватало теплого нечистого запаха обжитого места, вида всклокоченной головы отца и жирных завитков на голове Займы, легкого дыхания их ребенка. А о койке напротив меня, где виднелась темная голова Данди, посылающей мне сонную улыбку, я старалась не думать.

Что и говорить, при всех своих недостатках Роберт Гауэр был по-своему добр ко мне. Он заплатил мне десять гиней и бесплатно кормил Кея всю зиму. Когда я упала с трапеции, он уложил меня в собственную постель и не вычел с меня ни пенни по счетам доктора. Я вспомнила маленький дом на Хай-стрит в Уорминстере, фургон, расписанный аляповатыми картинками, с одной стороны которого красовался мой портрет и мое имя. Прежнее имя, которое я не взяла в Вайдекр.

Всю мою жизнь меня сопровождали расставания. В моих снах я вспоминала, как меня маленьким ребенком забрали чужие люди и увели прочь, чтобы я даже не слышала голоса своей матери. Отец заключил жестокую сделку, сбыв нас с рук и поскорее уехав из города, чтобы мы не передумали. В тот ужасный вечер, когда погибла Данди, я, забрав лошадь, гинеи и шнурок с золотыми застежками, умчалась прочь, словно Роберт Гауэр был моим врагом. Сейчас я понимала, что, останься я с ними, и мне, возможно, было бы легче пережить свое горе. Здесь, в Вайдекре, я не могла не только говорить о нем, но даже показать виду, что несчастна. Здесь мне пришлось запереть его в самой холодной части моего сердца и не показывать никому, что я пуста внутри, как старая поломанная кукла.

Я прислонилась лбом к холодному стеклу и выглянула наружу. Небо заволокло тучами, и неполная луна едва проглядывала сквозь них. Моя комната была обращена окнами на восток, туда, где за выгоном виднелась общественная земля Вайдекра и на фоне неба вырисовывалась цепь старых елей. Я хотела бы всю свою жизнь засыпать и просыпаться, видя этот пейзаж перед глазами.

Отвернувшись от окна, я задвинула шторы. Эта комната была слишком большой для меня, она словно была заполнена эхом чужих голосов и тенями предков. Отрывисто вздохнув, я стянула с себя дорогое платье и аккуратно разложила его на стуле. Затем я надела ночную рубашку, сняла с кровати одеяло, закуталась в него и улеглась прямо на холодном ковре. Я чувствовала, что мне предстоит одна из тех ночей, когда горе подступает к самому горлу и словно душит меня. Сейчас жизнь была добра ко мне, и мысль о том, что Данди, которая так любила удобства и радости, не со мной, была непереносима.

Если бы я могла плакать, я бы рыдала всю ночь напролет. Но у меня не было слез. Я лежала, плотно закутавшись в одеяло и глядя сухими глазами в потолок. Потом я, видимо, уснула, и, когда проснулась, мое лицо было влажным. Влажным был даже ковер под моей головой, словно слезы, не выплаканные днем, лились всю ночь. Я поднялась с пола и скользнула между простынями на кровать. Как жаль, что она мертва, а не я.

Проснулась я рано, когда только забрезжил серый рассвет. И с моих губ опять сорвались слова, слова, которые я надеялась оставить в прежней жизни: «Я чужая здесь».

Я полежала еще немного, прислушиваясь к звуку этих слов. Мой внутренний голос говорил мне, что я совсем одна, что я одинока и нет на земле места, которое было бы моим домом. И это была чистая правда.