«Почему? Во-первых, тебя никто не обвиняет. Ты уже сама себя истерзала, сама затюкала, тебе плохо, тебе муторно и в связи с этим тебе хочется обличать, ты-де такая утонченная натура, такая особа до чертиков чувствительная, такая нежная фиалка, которую топчут грязные кирзовые сапоги. Во-вторых, что сидишь-то? Ждешь, пока кто-нибудь к тебе прискочит на таком розовом единороге и скажет: ‘‘ГУЛУБО КА УВАжаемая Пупель, не соизволите ли вы дать мне свои нетленки, дабы мы их издали на парчовой бумаге с золотым обрезом, дабы народ ваш смог прочитать, прослезиться и проникнуться вашим тонким чуйством’’. Так, что ли?»
Пупель сидела, раскрыв рот. Она совершенно ошалела от тирады Устюга.
Мысли стадами проносились у нее в голове. «Он все знает в деталях, он все с самого начала знал, он все понял, он может помочь, я не права, я не так все поняла, я никак ничего не могу понять, я абсолютно ничего не понимаю, я действительно должна в кои-то веки, я буду надеяться, нет, я попробую, я, я изо всех сил, блин, что же, и надо сразу и окончательно, надо строже к себе».
После этого сумбура она, наконец, сформулировала вопрос:
– Ты, правда, хочешь мне помочь?
Ответа не последовало.