Мерлин. Моргана. Артур

Все было решено в единственной и ужасающей битве. Артур ринулся в наступление с безумной смелостью, полным презрением к опасности и такой неистовой яростью, какой не выказывал никогда прежде — даже при Бадоне. Бешеный натиск воодушевленных им воинов ничто не могло остановить, а устрашенным врагам он казался неким божественным чудовищем, явившимся из мира их собственных легенд. В тот день все — и свои, и чужие — признали его величайшим воином всех времен. Лишь Ланселот отчасти сравнялся с ним подвигами, неотступно следуя за ним вместе с верным Кэем и по ходу битвы подражая ему во всем: открыто — в страшных ударах мечом и в смелых до безумия вылазках, тайно — в необузданном и почти откровенном желании умереть. И каждый из них, делая все, чтобы погибнуть, много раз спасал жизнь другому. Гавейну и Мордреду, которые бились с привычной доблестью, пришлось взять на себя руководство битвой, ибо король совершенно забыл о своих обязанностях и сражался как простой воин, презрев все законы стратегии и тактики. И оба они столь умело использовали молниеносные прорывы кавалерии, искусно маневрируя отрядами пехотинцев, что не упустили ни единого участка поля, завоеванного в результате хаотических атак Артура. Враги отступали все более стремительно и беспорядочно, и этот кровавый исход обернулся полным разгромом, когда с севера неожиданно появилась оркнейская армия и, развернув ряды, обрушилась на бегущих. На поле битвы нашли свою смерть двадцать пять тысяч каледонцев — почти все воины Горры, а также многие пикты и скотты. Из пятнадцати тысяч уцелевших половина сдалась в плен, остальным удалось скрыться. Когда утих яростный шум сражения, наступило гробовое спокойствие и безмолвие, словно сами победители испугались своего триумфа. Затем послышались радостные восклицания, постепенно слившиеся в общий громовой клич ликования. Логрис славил своего короля, который в этот день стал богом. Но измученный и покрытый кровью Артур, сойдя с коня, прислонился спиной к камню и застыл в оцепенении. Гавейн с Ланселотом заслонили его, ибо в смятении увидели, что он плачет. И Гавейн вспомнил, как рыдал Артур на Бадонском поле: поводом для тех слез тоже явилась смерть, но причина была прямо противоположной. Ибо тогда он плакал, потому что она забрала Лота, Леодегана и множество других воинов, теперь же — потому что она пощадила его самого.

Покоренная Горра была отдана под надзор северной армии и под власть должностных лиц Изуриума. Она стала двадцатой общиной Британии и двадцать третьей провинцией империи. В следующем году были захвачены и казнены все союзники Горры на Горных Землях и побережье, а также в Далриаде; Артур поставил вместо них мирно настроенных вождей, подтвердив независимость их владений. Империя достигла своих крайних пределов, а Логрис — высшей точки своего могущества. Круглый Стол, находившийся на вершине славы во всем западном мире, казался несокрушимым, а его главные пэры превратились в живую легенду для всех народов.

Но за внешним обличьем этого изумительного творения — шедевра, в котором воплотилась наконец мечта его великого и сгинувшего без вести создателя Мерлина, — таились кровосмесительная любовь и супружеская измена, клятвопреступление и ложь, скорбь и отчаяние. Пока, однако, здание стояло твердо, невзирая на точившую его изнутри ржавчину.

И это был второй мир Артура.

В конце 537 года Гавейн, вернувшись однажды ночью в замок после привычной оргии в нижнем городе, услышал шум борьбы в покоях королевы. Он устремился туда, но не успел войти, как воцарилась полная тишина. Гавейн распахнул дверь и увидел обнаженного Ланселота с окровавленным мечом в руке. Лицо его выражало дикую злобу и страх. Гвиневера сидела на ложе и также была раздета, но прикрыться даже не пыталась. Она казалась спокойной, и на ее лице, сохранившем благородные и изящные черты, невзирая на приметы возраста, отражалось даже нечто похожее на довольство. Ее уже слегка отяжелевшее тело светилось прежней красотой и не утратило былой обольстительной чувственности. На полу лежали два трупа, и Гавейн узнал своих сводных братьев — Агравейна и Гаэрьета, сыновей Моргаузы от второго брака, родившихся через несколько лет после смерти Лота. Они были незаметными придворными, вечно занимались какими-то мелкими кознями и, хотя приходились королю родней, тот всего лишь терпел их присутствие в своем замке, но так и не счел достойными занять место за Столом. Гавейн относился к ним с презрительным равнодушием. Сейчас он взирал на них озадаченно, но без видимого волнения.

— Черт возьми! — сказал он. — Здесь случаются вещи похлеще, чем в тех притонах, где я шляюсь, и портовые лупанарии могли бы сойти за философские академии и лицеи в силу терпимости своей.

— Прошу прощения… — пробормотал Ланселот. — Гавейн… Они вынудили меня…