Мерцание золота

— Пойду разруливать, — сказал я. — А ведь так хорошо все начиналось.

— Я тоже подумала, что…

Танечка замолчала.

В зале зажглась люстра. При ее свете кое-что можно было разглядеть, но для записи на кинопленку освещения катастрофически не хватало.

Евгений Иванович снова начал героически сражаться с текстом на своих бумажках. Что-то, наверное, он знал по памяти, однако не цифры ежедневных надоев. И не центнеры собранного картофеля.

Товарищ из райкома, сидевший в президиуме, поднялся и постучал пишущей ручкой по графину с водой.

— В связи с непредвиденными обстоятельствами встреча с народным депутатом отменяется, — сказал он. — Вернее, переносится. О чем будет объявлено дополнительно.

В зале с воодушевлением зааплодировали. Это был настоящий подарок небес для жителей Островца.

Я двинулся к Максиму Танку, который с нескрываемым облегчением собирал в стопочку бумажки.

— Евгений Иванович, у нас только один выход — записать выступление в студии, — сказал я.

— А вы кто? — покосился на меня народный поэт.

— Вообще-то прозаик, но здесь редактор телевидения, — повесил я голову.

— Это ваши тут все повзрывали?

— Мои…

— У меня такого даже при белополяках не было, — оглянулся на товарища в президиуме Танк. — Начальство небось по головке не погладит?

— Выговор обеспечен, — согласился я.

— Ничего, я позвоню Геннадию. Когда, говорите, запись?

— Как только согласуем время, я сообщу.

Голос у меня дрогнул. Звонок Максима Танка председателю Комитета по телевидению и радиовещанию Геннадию Буравкину меня спасал.

— Если хотите, садитесь ко мне в машину, и поедем, — решил быть добрым волшебником до конца Танк.

— Спасибо, но я уж со своими архаровцами…

Мы пожали друг другу руки.

На сцене Танечка сматывала шнур микрофона. Осветители с ошалелыми лицами разглядывали взорвавшиеся приборы. Кинооператор наблюдал за ними через объектив камеры.

Вторая половина семидесятых медленно окутывалась завесой времени.

В начале же девяностых все происходило гораздо стремительнее.

Часть вторая Масоны и медальеры

1

— Ты в Ленинграде давно был? — как-то подошел ко мне во Внукове Иванченко.

— Никогда, — сказал я.

— Да ну?! — поразился Вячеслав Иванович. — Придется съездить.

— Зачем?

Я на шаг отодвинулся от него. Что-то мне подсказывало, что поездка в колыбель революции мне предлагается неспроста.

— А ты в Ревизионной комиссии, — сказал Иванченко. — У них в Ленинграде полный бардак.

«Всюду бардак, — подумал я. — Я здесь при чем?»

— Ситуация очень сложная, — нахмурил брови Вячеслав Иванович. — Ленинградская организация на грани раскола. На пятнадцатое назначено общее собрание. Представителями от Союза писателей поедете ты и Саша Возняков. Случайных людей мы послать не можем.

Он замолчал, предлагая мне проникнуться ответственностью момента.

Я проникся.

— Жить будете в гостинице «Октябрьская», это рядом с вокзалом. Что, ты и вправду никогда не был в Питере?

— После окончания Высших литературных курсов наши ездили туда на неделю. А у меня путевка в Пицунду.

— Понятно, — сказал Иванченко. — Я там на линкоре «Октябрьская революция» служил. Все подворотни на Петроградской стороне знал.

Он не уточнил, почему именно на Петроградской стороне, но я и так догадывался, в чем дело. Иванченко в молодости был «ходок» — только официальных жен три. Да и пил, говорят, крепко. А линкор, как мне представляется, был хорошим укрытием для «ходоков».

— Мои подворотни в Минске, — сказал я.

Мы засмеялись, но как-то невесело.

— В этот раз обойдемся без подворотен, — посерьезнел Иванченко. — Встретитесь с руководством, послушаете, что они скажут. Ленинград сложный город. Одни Зощенко с Ахматовой чего стоят.

— А Гумилёв? — сказал я.

— Того вообще расстреляли, — согласился Иванченко. — Есенин специально поехал туда вешаться, в Москве не захотел. Короче, сам все увидишь.

Я подумал, что повеситься можно где угодно, но спорить не стал. Действительно, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.

Русскому человеку не побывать в Питере — это что в церковь не сходить.

И мы с Возняковым поехали в Питер.

Александр всю ночь в поезде кашлял, кутаясь в шарф. Выглядел он плохо.

— Надо было дома оставаться, — сказал я. — Подумаешь, раскол в организации.

— Ничего, — улыбнулся Возняков, — до завтра оклемаюсь.

Мы с ним встречались в Коктебеле. Александр играл в теннис, в то время как остальные писатели валялись на пляже. Теннисисты тогда были настоящей элитой в писательском сообществе. Они даже в столовую ходили с ракетками. Я подозревал, что некоторые из них ракетки держат исключительно для столовой, но доказательств у меня не было. Я не играл в теннис.

— На корте простудился? — спросил я Александра уже на вокзале.

— Сейчас не до тенниса, — вздохнул тот. — Сам видишь, что за времена наступили.