Мерцание золота

— Смеялся. Живот целую неделю болел. Они же ходят со свечками, пальцы крестиком складывают, значки с циркулем друг другу показывают. И все пьяные.

— Веселая у вас тут жизнь, — покачал я головой. — У нас старых масонов в лагеря загнали, а новые в подвалах прячутся.

— У вас в Доме литераторов масонский клуб, — сказал Володя.

— Слухи! — махнул я рукой. — Даже при Олсуфьеве масонов не было.

На следующий день прибыла большая писательская делегация во главе с председателем Союза писателей России Ганичевым. На вручении премии он сказал длинную речь, из которой я запомнил только анекдот о маленькой девочке. Она никак не могла понять разницу между бедой и катастрофой. Беда, объяснили ее взрослые дяди, это когда козлик бежал по дощечке через речку, споткнулся и упал в воду. А катастрофа — это когда упал самолет и погибло много людей. «Поняла?» — спросили девочку. «Да, — сказала она. — При катастрофе падает самолет и гибнет много людей. Но это не беда. Беда — это когда козлик бежал по дощечке…» И девочка заплакала.

Я тоже едва не зарыдал, глядя на большой зал, заполненный празднично наряженной публикой. Председатель вручал лауреатам дипломы, изготовлением которых мы с Володей занимались вчера. Сам Виллинович в это время совал в руки лауреатам конверты.

Ко мне подошел человек гренадерского роста и вида.

— Чулпанов, — представился он, — председатель Чеховского общества. Не знаешь, в какой валюте выдают премию?

— Нет, — сказал я.

— Но ты же местный?

— Почти, — кивнул я, — со вчерашнего дня здесь.

Чулпанов смерил меня взглядом. Да, размерами я не тянул на местного. Мановением руки он остановил официанта, взял с подноса два фужера с шампанским и один протянул мне.

— Виталий, — сказал он.

Мы чокнулись.

— Писатель? — спросил Виталий.

— Увы, — сказал я.

— Чехова любишь?

— А как же.

— В музее Чехова на Цейлоне был?

— Нет.

— А я на острове Святой Елены не был, — уравнял наши возможности Чулпанов. — Между прочим, тоже в Индийском океане.

Я ничего не сказал, поскольку ни Цейлон, ни Святая Елена в моих планах путешествий не значились.

— А здесь что делаешь? — поинтересовался Чулпанов.

— Гощу, — сказал я. — Вчера вот в монастыре обедал.

— И как? — оживился мой собеседник. — Что наливали?

— Ничего, — ответил я. — Пост.

— Да, в пост к ним лучше не соваться, — согласился Виталий. — Что у нас сегодня в программе?

— Обед, возложение цветов на могилу Северянина и ужин в гостинице.

Мне было приятно ощущать себя доверенным лицом хозяина.

— После ужина в порт со мной пойдешь?

— Конечно, — сказал я.

Однажды я уже снимал таллинский порт на кинокамеру. Но это было в советские времена, когда порт считался секретным объектом.

— Сегодня паром из Хельсинки пришел, — объяснил свой интерес к порту Чулпанов. — Надо посмотреть.

После обеда и возложения цветов мы отправились в гостиницу. Фойе, бар, ресторан и даже коридоры были заполнены раскрасневшимися финнами.

— Всю ночь не будут давать спать, — поморщился Чулпанов. — Пьяных финнов видел?

— Приходилось, — вздохнул я.

Мы вошли в лифт и поднялись на третий этаж. Рядом с лифтом сидела, прислонившись спиной к стене, молоденькая девушка и блаженно улыбалась.

— Напилась? — наклонился над ней Чулпанов. — И тебе не стыдно? Приехала в чужой город и сразу нажралась как свинья.

Он говорил на смеси английского, финского и русского языков, но понять его было можно.

— В каком номере живешь?

Девушка попыталась что-то сказать — и не смогла.

— Ладно, сиди, — сказал Чулпанов. — К утру протрезвеешь.

Мы свернули за угол — и остолбенели. Поперек коридора, упершись головой в одну стену, ногами в другую, лежал здоровенный мужик. Обойти его было нельзя, только переступить.

— Еще один с парома, — сказал Чулпанов.

Виталий перепрыгнул через пьяного и без стука отворил ближайшую дверь.

— Ваш? — рявкнул он.

— Найн, — донеслось из прокуренного номера.

Чулпанов ногой отворил следующую дверь.

— Я-а, — послышалось оттуда.

Чулпанов одной рукой взял бесчувственного финна за воротник, второй за штаны на заднице и, крякнув, зашвырнул его в номер. Так у нас обращаются с мешками с картошкой.

— Тяжелый, гад, — сказал он. — Девица вдвое легче. Да и не мешает никому.

Мне ход его мыслей нравился. Впрочем, как и здоровье.

Ближе к ночи мы с Виталием отправились в порт.

— Думаешь, он по ночам работает? — спросил я, когда мы подошли к железным воротам. На них, естественно, висел большой замок.

— Здесь должна быть калитка, — посмотрел по сторонам Виталий.

Незапертая калитка оказалась метрах в пятидесяти от ворот.

«Интересно, кем он был до того, как стал председателем Чеховского общества?» — подумал я.

— А ты кем был? — спросил из темноты Чулпанов.

— Писателем.

— А я литературоведом.

Вопрос был закрыт.

Мы вошли в калитку и направились к парому. Ночью он казался гораздо больше, чем днем.

— Трехпалубный, — сказал Чулпанов. — Не меньше тысячи пьяниц помещается.

— Думаешь, на нем плавают только пьяницы? — спросил я.

— Конечно. Трезвые с женами в Хельсинки сидят.

Чулпанов постучал ногой по одному из канатов, которыми паром был пришвартован к причалу.

— Ладно, пойдем, — сказал он. — Паром как паром, ничего особенного.