Мёртвая дорога

Когда, перебежав через небольшой бугорок, Моряк снова залаял, мы долго смотрели и наконец обнаружили на вершине лиственницы рыжую белку. Как Моряк ни лаял и ни злился, мы стрелять не стали и пошли левее, в тёмный кедровый лес. Спугнув ещё одну капалуху, Моряк нашёл большого глухаря. Теперь первым увидел я и, как мы условились, первым и выстрелил. Глухарь сорвался с ветки и полетел, но полет его был неуверенный, и вскоре он стал клониться влево, а затем пошёл на снижение. Огромный, чёрный, с красными веками и синим отливом перьев у головы, глухарь весом около шести килограммов был моим первым трофеем на Севере. Спугнув ещё двух капалух и одного глухаря, мы решили возвращаться домой. Выйдя к протоке, берега которой поросли кустарником и лозой, мы спугнули большую стаю белых куропаток. Моряк погнался за ними и потерялся в лесу. Мы осторожно пошли дальше вдоль протоки, всматриваясь в яркий снег. Вскоре мы заметили на белом снегу новую большую стаю. Местность была почти открытая, низкий кустарник не мог нас скрыть от сотен зорких глаз, и мы решили обойти куропаток с двух сторон. «Только бы не помешала собака», — думал я, заходя со стороны леса. Так оно и вышло: пёс кинулся к ним. По меньшей мере сотня птиц поднялась со снега и полетела в разные стороны. Я успел выстрелить два раза и одну сбил. Рогожин стрелял в самую гущу налетавших на него птиц и дуплетом сбил трёх.

Охота была удачная, что и говорить, — и мы решили идти в Уренгой, спустившись на русло реки, где проходила ворга.

Поднявшись на крутой берег, мы остановились посмотреть, как прилетевший из Салехарда самолёт будет делать посадку. Но самолёт уже сел, подрулил к стоянке, а нам всё ещё не хотелось уходить.

По ворге, по которой мы только что шли, стремительно бежала упряжка оленей. Путник их не погонял, но казалось, они сами знали, что нужно спешить, и, словно пушинку, вынесли в гору нарту с человеком и небольшой поклажей. Доехав до нас, нарты остановились. Не успел я подумать, кто из ненцев мог приехать, как к нам подошла девушка, одетая в малицу и унты, с обветренным до бронзы лицом.

— Самолёт в Салехард полетит? — обратилась она к нам и откинула капюшон, обнажив толстые русые косы.

Мы ничего ей не ответили, с удивлением глядя на эту северную амазонку. Светло-русые волосы её оттеняли бронзовое лицо.

— Здравствуйте, я Рогожин, — неуверенно отозвался Александр Петрович, не ответив на её вопрос.

— Нина Петровна Орлова, — твёрдо сказала она, пожав Рогожину руку. Поздоровалась и со мной.

— Я о самолёте спрашивала. Я врач, — повторила Нина Петровна. — У меня — тяжелобольной, подозреваю прободение язвы желудка. Больного и меня нужно как можно быстрее доставить в Салехард.

— А где больной?

— В пяти километрах отсюда в чуме лежит, — показала она рукой на юг.

— Везите скорее, а я задержу самолёт.

— Помочь вам? — неуверенно спросил Рогожин, глядя то на неё, то на меня.

— Было бы неплохо, — согласилась она, — а то в чуме одни женщины и те плачут.

— Хорошо, — кивнул я, снимая с Рогожина рюкзак и принимая от него ружье.

Нина Петровна развернула оленей и, посадив позади себя Рогожина, погнала упряжку. Минут через сорок они возвратились на двух нартах с больным и его женой. Самолёт уже стоял на старте и, как только ненца внесли, поднялся в воздух. Рогожин стоял, не спуская глаз с удалявшегося ЛИ-2. Уже затих звук моторов, а он всё стоял и смотрел.

— Ты что же, с первого взгляда влюбился? — пошутил я.

— Ничего не знаю, не спрашивай...

Мне стало как-то жаль его. Спрашивать я больше не стал, а предложил пойти к Вассе Андреевне и попросить её приготовить глухарей и куропаток на ужин.

Васса Андреевна, глядя на птицу, недовольно повела плечами.

— Что, не нравятся? — спросил я.

— Больно они тощие, а вот этот, — потрогала она ногой лежавшего вместе с другими птицами глухаря, — совсем сухой, вроде моего Данилы, одни кости да жилы.

— Ну, ладно, мы сами зажарим или Марину попросим, — вышел из себя Рогожин и стал складывать дичь в рюкзак.

— Это что же вы надумали? — ухватила она его за рукав.

— Раз не хотите, пойдём в палатки.

— Это я сначала не хотела, а сейчас вспомнила, что докторша может вечером вернуться из Салехарда.

— Какая? — спросил Рогожин, выпуская из рук рюкзак.

— Да та, что сегодня улетела. Она Даниле сказала у самолёта: «Как сдам больного в больницу — сразу вернусь». У неё тут и олени остались, — пояснила Васса Андреевна.

— Давайте отереблю дичь, — засуетился Рогожин.

Весь день Александр Петрович следил за радиограммами, узнавая, какие самолёты и когда будут из Салехарда.

— Вот если с Кошевым не прилетит, — сказала Марина, — значит, ждите завтра, Александр Петрович. Кошевой заночует у нас, обратно не успеет.

Рогожин пошёл на площадку встречать самолёт, а мы с Мариной — к Вассе Андреевне.

Данила Васильевич сидел на табуретке босой.

— С праздником, Данила Васильевич? — спросил я хозяина.

— Праздник и есть, а она шумит, — показал Данила Васильевич на жену.