Мёртвая дорога

— Больно прыток, — вступилась за неё Васса Андреевна. — Может, ты ещё не стоишь её. Сейчас всё обещаешь, а потом, знаю вашего брата, наденешь хомут и станешь командовать.

— Что-то на вас хомута не видно, — огрызнулся Александр Петрович.

— Меня в пример не бери, я бойкая...

Чтобы переменить разговор, я стал хвалить вкусно приготовленную дичь.

— Скажете ещё! — возразила Васса Андреевна. — Подождите, Данила уток набьёт, вот это дичь будет.

Всё было съедено, и мы вышли из-за стола, чтобы пройтись по воздуху. Я шёл с Мариной.

5

Двадцатого апреля я получил первое письмо от отца из Камня на Оби.

Отец писал: «У матери глаукома, страшно болят глаза и голова. Это, видно, всё оттого, что она много плакала после гибели на фронте дорогих наших сыновей, Коли и Володи. Да и ты давно дома не был. Всё где-то по белому свету мотаешься. И кому только нужна там железная дорога? У нас здесь, в Алтайском крае, и то дорог нет. Летом хоть ещё пароходы ходят, а сейчас, зимой, одна беда — за двести километров к железной дороге ездить надо. Летом тоже люди мучаются, за сто и больше километров хлеб к пристаням возят. А дороги какие? Ухабины да колдобины — горе, а не дороги, сколько зерна просыпят, пока везут, а которые машины и не доходят, днями и неделями сидят по колдобинам. Вы там в снегу пурхаетесь, видно, вам делать нечего, с жиру беситесь. А здесь хлеб, люди».

Я задумался над письмом отца, и мне вспомнились картины детства. Густая высокая пшеница — кажется, нет ей ни конца, ни края. Только небольшие околки берёз, как одинокие островки, служат маяками в этом безбрежном море. Между живой изгородью стеблей извивается тележная дорога. Медленно плетётся по ней старый мерин Семянька, единственная лошадь деда Фомы, на которой он пашет свою пашню. Я лежу на скрипучей, немазаной телеге, на пахучей траве и смотрю в голубое, безоблачное небо. Тихо кругом, только стрекочут кузнечики да иногда перепел просвистит.

— Но-о! Чтоб ты подох... — обругнёт дед Семяньку и ударит его хворостиной.

Семянька махнёт хвостом и, протрусив шагов десять, опять зашагает, склоня ещё ниже голову.

— Но, чтоб ты подох, на царя работал, а на меня не хочешь, — обозлится дед и снова ударит хворостиной мерина.

Семянька побежит шибче и дольше.

— Дедушка, зачем ты на него такими словами ругаешься? — спросил как-то я. — Хлестнул бы разок хворостиной, и ладно, а то и вправду умрёт ещё Семянька, тогда на ком мы будем поле пахать?

— Он к этому с малых лет приученный, — объяснил дед. — Вот смотри. — И дед ударил Семяньку так же, как и раньше, но без ругани.

Мерин только махнул хвостом и не побежал.

— А чем у меня длиннее ругань, тем он дольше бежит, — пояснил дед и тут же заругался: — Но-о! Чтоб ты подох — на царя работал, а на меня и советскую власть никак не хочешь!

Семянька побежал крупной рысью. Видимо, понял, что хозяин сердится сильно.

Мостов через ручьи не было, а Семянька, бывало, ступать в воду не хотел...

Видно, и сейчас там такие же дороги, только по ним спустя много лет не Семяньки плетутся, а идут, застревая и ломаясь, грузовики, комбайны и тракторы.

Эта мысль вернула меня к письму отца. Очнувшись от воспоминаний, я невольно посмотрел на сугробы снега вокруг палатки. Да, там скоро сев начнётся, а здесь только в конце июня растают эти сугробы. А ещё через два-три месяца пурга наметёт новые.

Потом я подумал: «Может, стар стал отец, не понимает большого размаха освоения Севера?.. А что даст это освоение?» — невольно поймал я себя на мысли.

— О чём задумались, уважаемый коллега? — спросил меня главный инженер экспедиции Мальков, только что прилетевший в Уренгой.

— Да так, ничего. Вот письмо от отца получил.

— А что, неприятности какие-нибудь дома? — поинтересовался он.

— Да нет, старик пишет, зря мы тут в снегу пурхаемся, лучше бы в Алтайский край к ним ехали дороги строить.

Мальков удивлённо посмотрел на меня.

— О чём же тут думать, уважаемый коллега? — пожал он плечами.

Мне не хотелось с ним откровенничать, я мало его знал, да к тому же я и сам ещё не понимал, почему так сильно задели меня слова отца: «здесь хлеб, люди, а вы там в снегу пурхаетесь...» Давая разговору другое направление, я спросил:

— Прикинули в Томске, сколько будет стоить строительство одного километра?

— Как же, как же, уважаемый, расчёты я привёз. Вот распакую канцелярию, покажу, — ответил он, как мне показалось, несколько суетливо.

— А так, на память, хотя бы примерно, не помните? — спросил я.

— У нас два варианта подсчёта. Вернее, считали две группы инженеров. У одной получилось около четырёх миллионов километр, у другой — шесть. Думаю, что и те и другие преувеличили стоимость, — ответил Мальков.

— А мне кажется, и шести миллионов мало, чтобы построить здесь километр дороги, — возразил я.

— На чём же вы основываетесь, коллега?

— На опыте, — ответил я.

— А именно? — настаивал главный инженер.

— Вы ехали по железной дороге от Чума до Лабытнанги через Полярный Урал? — спросил я, хотя сам знал, что он там ехал.

— Да.