Мёртвая дорога

Мы уже собирались уходить, как в поблекшем небе показалась небольшая стая лебедей. Развернувшись над нами, они, перекликаясь между собой, стали снижаться к заливу, где был скрадок Данилы Васильевича. Сделав несколько кругов, они опустились у самого скрадка, и в это время ударили один за другим два выстрела и летевшая в самой середине стаи птица стала падать. Она пыталась ещё бороться, но рана, видимо, была смертельной, и, ещё раз взмахнув крыльями, она камнем упала к шалашу Данилы Васильевича. Вся стая взмыла вверх и полетела прочь. Только один лебедь, отбившись от стаи, кружился над тем местом, где упала, видимо, его подруга. Мы уже дошли до фактории, а над рекой среди тишины бледной весенней полярной ночи всё ещё раздавались его призывы. Мне было не по себе, я был зол на Огурцова: ведь уток и гусей было так много, что стрелять лебедей было хуже озорства.

На берегу нас встретила Марина, видимо давно следившая за нашей охотой, мы пошли к ней. Васса Андреевна ещё не спала, и нам удалось уговорить её приготовить ужин.

Пока теребили уток, пришёл и Данила Васильевич, волоча два мешка, набитых птицей. Но Васса Андреевна встретила его не так, как встречают удачливого охотника.

— Зачем убил? — процедила она сквозь зубы.

— Чего убил? — пробурчал муж.

— Лебедя, говорю, зачем убил, — повернулась она к нему.

— Сам на мушку налетел, вот и пальнул, — оправдывался Данила Васильевич.

— И подумать только! — Васса Андреевна хлопнула себя по бёдрам. — Ведь уток, и то бьёт только сидячих, из скрадка, а тут на тебе, влёт лебедя убил. Накажет тебя бог, ирода, отнимет у тебя последний глаз.

— Ладно, боле не буду, — пробурчал Данила Васильевич.

— Неси, куда хочешь, и чтоб твоей ноги в доме не было. Иди в свой скрадок, — заключила Васса Андреевна и отвернулась от мужа.

— Я ведь думал, лебяжий пух лучше, — заикнулся было он.

— Замолчи! — топнула она ногой.

Данила Васильевич потихонечку, боком продвинулся к столу и стал торопливо есть. Видно, очень уж был голоден, если не обращал внимания на грозные взгляды жены. Допивая чай, он поспешно сказал дочери:

— Верка, положи в котомку шанег, пойду в скрадок, а то утренний перелёт прозеваю.

Он быстро собрался и, не говоря больше ни слова, ушёл.

Чтобы не повторялось таких печальных случаев и в экспедиции, я тут же написал радиограмму всем партиям, категорически запретив охоту на лебедей.

Через два дня я оборудовал свою палатку, чтобы переселить в неё Марину. Но, узнав о нашей свадьбе, пришёл заведующий метеостанции и предложил мне занять маленький ветхий домик, стоявший на окраине фактории, у берега залива. В нём помещалась радиостанция, а сейчас ему удалось договориться с бухгалтером колхоза перевести её в правление. Я был рад этому предложению, и мы с Волоховичем и Ольгой навели в доме порядок.

Началась наша жизнь в этом маленьком, ветхом домике. Вещей у нас почти не было: у Марины два платья и костюм, а у меня одна рабочая одежда. Ни обстановки, ни домашнего уюта.

Марина села на жестокий топчан, покрытый спальным мешком, и засмеялась.

На Пуре был ледоход. Огромные ледовые поля медленно двигались на север, то и дело создавая заторы. Льдины толщиной в метр лезли на берега, становились на дыбы, с грохотом ломались.

А вода всё прибывала. Она переполнила озера и болота вокруг фактории, и мы жили на островке. Уже много дней нас не посещала ни одна оленья упряжка. Только по радио поддерживалась связь с Салехардом и изыскательскими партиями. По радио мы узнали, что в Надым всё же успели до распутицы пройти тракторы, а за ними и колонна автомашин. Теперь тракторы корчевали в Надыме лес, ровняли землю.

Нужно было приниматься за дело и нам. Долго раздумывать не пришлось. Единственным удобным для посадки самолётов было место рядом с факторией, а дальше, к тундре, начиналось болото.

Фактория стояла на высокой прибрежной песчаной гряде, вытянувшейся вдоль реки метров на триста и достаточно широкой. Гряда обрывалась с одной стороны заливом, а с другой — глубоким оврагом. Когда земля немного оттаяла, мы начали жечь и корчевать вагами пни, а потом засыпали все неровности землёй, утрамбовывали её тонкими слоями. На площадке до глубокой ночи раздавался весёлый говор и смех. Расходились по домам и палаткам, лишь когда солнце касалось горизонта, зная, что наступила полночь. Пятнадцать дней метр за метром ровняли мы площадку; здесь, на Севере, где земля сплошь покрыта дикой тундрой или угрюмым лесом, она казалась нам уголком цивилизованного мира. И вот наконец, когда у всех уже сплошь покрылись мозолями ладони, а спины не разгибались, Волохович первого июля взлетел на ПО-2, увозя двух больных рабочих. Вечером он вернулся с почтой для всего обширного района и для нас. С этого дня самолёты стали летать в партии, сбрасывая им прямо к палаткам недостающее продовольствие, снаряжение и почту.

До 20 июля ещё удерживалась прохладная погода, но вот в лесу растаяли последние островки снега — и наступило полярное лето. На деревьях набухали почки, пробивались листья, зеленела трава, появились цветы.