Мёртвая дорога

— Моя не терпит, — испугался Пугана и попятился к нартам.

— Тогда умывайся, я полью тебе, — настаивал Миша.

— Не терпит, — снова отказался ненец.

— А неумытому ходить терпит? — удивился Миша.

— Это терпит, терпит, — подтвердил ненец.

Позавтракав кашей с консервами, я и Волохович пошли доставать лыжи, а мотористы с Мариной — устанавливать радиостанцию.

Было уже совсем светло, когда мы с Волоховичем на охотничьих лыжах, подбитых оленьими шкурами, легко скатились с высокого берега на реку. Миша ткнул палку в снег недалеко от берега.

— Метр десять, — сказал он о глубине снега, рассматривая зарубки на палке.

«Многовато», — подумал я.

Отошли дальше от берега.

— Девяносто сантиметров, — сообщил пилот о новом измерении.

На середине реки снегу оказалось семьдесят—восемьдесят сантиметров, но под снегом были торосы. Мы ходили по Пуру, выбирая место для большого лётного поля, где меньше снегу и лёд ровнее. Наконец такое место было найдено ниже посёлка.

Взяв с собой Юркина и прихватив топоры, мы пошли на противоположный берег, где виднелся лес. Срубили несколько небольших ёлок, чтобы обставить ими контур.

Оба лётчика не верили в эту затею; столько снега лопатами не расчистишь, пусть даже будет сто человек. Возможно, в другой обстановке они и посмеялись бы над моей фантазией. Но здесь, когда помощи ждать было неоткуда и их самолёты стояли «на приколе» без горючего, они стали вместе со мной рубить ёлки и таскать их за километр с берега на «аэродром», проваливаясь в глубоком снегу.

— Вот и начало, — сказал я, когда одна сторона площадки длиной с километр была обставлена по прямой.

Мы сидели на снятых лыжах, отдыхая после пяти часов работы. Широкая снежная гладь Пура чётко окаймлялась невысокими берегами, заросшими чёрным лесом. Русло было прямое и подходы к площадке для взлёта и посадки самолётов хорошие.

Как расчистить поле — я и сам ещё не знал, но знал, что расчистить нужно, иначе всё кончится очень плохо не только для меня, но и для Татаринова, Борисова и всего коллектива, который сидит в Салехарде.

После обеда опять таскали ёлки. К вечеру подул с запада ветер, пошёл снег.

Заканчивая обставлять вторую полосу, я спросил Мишу:

— При какой глубине снега может сесть ЛИ-2 на колёсах?

— Сантиметров двадцать—тридцать, — ответил пилот, — если снег рыхлый.

Я помолчал. Снегу было почти на метр, и ясно было, что на него ни один большой самолёт не сядет.

Ветер усиливался с каждой минутой, понесло позёмку. Встав на лыжи, мы пошли в посёлок.

Третьи сутки завывала метель. Я выходил из дому в надежде увидеть прояснение, но порывистый ветер налетал с новой силой, и в десяти метрах ничего не было видно.

Лётчики забивали «козла». Мне было тоскливо слушать вьюгу и без дела шагать из угла в угол, и я волновался за людей, выехавших с Рогожиным из Самбурга на нартах. Хоть бы кончилась пурга!

Неожиданно открылась дверь и вбежала Марина. Она похлопала по валенкам и куртке растрепавшимся голиком, стряхнула с шапки снег, вытерла мокрое лицо и подала мне свёрнутую в трубку бумажку.

Я прочитал: «Как дела? Татаринов».

Беспокоится начальство... Действительно, вроде аферы получилось. Забрался сюда и сижу да людей мучаю.

— Отвечать на телеграмму будете? — спросила Марина. — А то у меня скоро связь с Салехардом.

Я пристально посмотрел на радистку. Что она, смеётся надо мной или всерьёз думает, что я готов о чём-то рапортовать? Но Марина смотрела на меня сочувственно.

Я взял лист бумаги и написал: «Место расчистки лётного поля нашли, оконтурили ёлками, сделали лопаты. Олений транспорт Самбурга задержался пути из-за погоды. Окончании пурги начнём расчищать лётное поле».

Я перечитал написанное, передал Марине.

— Через час передам, — сказала она и, надев шапку, направилась к двери. С порога она окинула взглядом неубранную, прокуренную комнату и выговорила лётчикам: — Порядочек поддерживать надо, «козлятники», а то грязью обрастёте.

Она хлопнула дверью, успев впустить к нам немного ветра со снегом.

Метель стихла так же неожиданно, как и налетела. Снежные тучи уносило на восток, и в их разрывы проглядывало солнце. После пурги его лучи казались ещё ярче и, отражаясь на белом снегу, слепили глаза.

К вечеру приехали на двух нартах ненцы Пугана и Пяк. Бросив упряжки, они пошли в магазин фактории за продуктами.

Я подошёл к оленям, стоявшим в глубоком снегу, и только сейчас обратил внимание на их большие, выпуклые бархатные глаза. Они были грустные, словно в их глубине отражалась угрюмая тундра. «Вот, — подумал я, — эти животные дают жителям Севера всё, что необходимо, чтобы жить. На оленях ездят, питаются их мясом, из их шкур шьют одежду, делают чумы, из рогов готовят лекарство. Даже когда пурга застигнет человека в тундре, он ложится в снег с оленем, чтобы согреться у его тёплого тела... Да, здесь, на Севере, эти кроткие и несильные животные выручают человека во всякой беде...»

И вдруг я подумал: «А может, они и нам помогут построить лётное поле?»