Мертвая хватка

Забродов сдвинул на затылок соломенную шляпу, задрал голову и воззрился на быка с немым изумлением, блестя круглыми стеклами очков и задумчиво пошевеливая остроконечным клинышком бородки. Он разглядывал своего собеседника долго и внимательно, как натуралист разглядывает редкостную козявку, и здоровенный бык наконец не выдержал этого бесцеремонного осмотра.

– Чего? – агрессивно спросил он.

– Нет, ничего, все в порядке, благодарю вас, – удовлетворенно проблеял Забродов, поправляя очки, и отвернулся от него.

Сорокин с трудом сдержал довольную ухмылку, но тут настала его очередь – вернее, его и Анны. Круглоголовый любитель живой природы вдруг заметил, что во дворе находятся посторонние – посторонние с его точки зрения.

– Опа, – удивленно сказал он, – а это что за народ?

– А девочка ничего, – прогудел забинтованный сквозь пластырь.

– Я бы попросил! – фальцетом взвизгнул Забродов, воинственно задирая бороду и по-петушиному выпячивая грудь.

Сорокин подумал, что грудь он выпячивает зря. Не стариковская она у него была, грудь-то; на этой груди при желании можно было ровнять гвозди, и данное обстоятельство плохо вписывалось в столь тщательно создаваемый Илларионом образ чокнутого пенсионера-садовода.

Впрочем, быки этого, кажется, не заметили.

– Что бы ты попросил? – насмешливо осведомился забинтованный. – Валяй, отец, не стесняйся! Может, виагры подкинуть? Так она тебе вряд ли поможет.

– Я бы настоятельно просил, – железным голосом заявил Илларион, адресуясь исключительно к круглоголовому, – иметь определенное уважение к людям, у которых вы находитесь в гостях. Это вам не девочка, а моя дочь.

На забинтованного он теперь не смотрел вовсе, как будто тот перестал для него существовать.

– Извини, папаша, – миролюбиво сказал круглоголовый. – Мы возраст уважаем. Извини, лапонька, – повернулся он к Анне. Анна с трудом кивнула головой и нервно сглотнула. Сорокину пришлось похлопать ее по руке, чтобы она немного успокоилась. – Кончай быковать. Простатит, – добавил круглоголовый, обращаясь к забинтованному.

– Какое интересное имя! – немедленно проблеял неугомонный Забродов. – Судя по этому имени, вы действительно должны отлично разбираться, кому виагра помогает, а кому – нет.

Сорокин был вынужден поспешно прикрыть лицо ладонью.

«Сукин сын, – подумал он. – Старый клоун! Несчастный Мещеряков! Представляю, каково было командовать этим негодяем… Вот пусть только в драке хоть одно стекло разобьют, ты мне вместо него стеклопакет вставишь. Красного дерева, с тройным остеклением. И с росписью под витраж… Шутки он шутит, мерзавец! Не хватало только заржать во весь голос, чтобы уж наверняка пристрелили…»

– Ладно, – сказал круглоголовый, – дочка – дело святое. А это что за фраер в ментовской рубашке?

Сорокину вдруг расхотелось смеяться. Рубашка на нем действительно была милицейская, хоть и без погон.

– Это мой сосед, Иван Григорьевич Жуковицкий, – с вызовом заявил Забродов. – Раньше он преподавал в университете, а теперь вышел на пенсию и вынужден, как видите, подрабатывать в ведомственной охране. Я согласен с вами, это позор, но позор не его и не мой, а позор государства, которое не ценит…

– Тихо, тихо, отец, не кипятись, а то пенсне расплавится, – сказал круглоголовый. – Слышь, ты, сосед, – обратился он к Сорокину, – шел бы ты домой! Нам с хозяином базар перетереть надо.

– Ступайте, ступайте, Иван Григорьевич, – благожелательно кивая, ласково проблеял Забродов. – Мне действительно нужно поговорить с этими симпатичными молодыми людьми. А чайку мы с вами попьем попозже. У меня с прошлого года осталась баночка земляничного варенья…

Сорокин нехотя встал из-за стола. «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная», – некстати вспомнилось ему. Он забрал свои сигареты, зажигалку и зашагал к воротам мимо куривших в тени микроавтобуса и что-то оживленно обсуждавших быков, на ходу гадая, куда ему теперь, черт возьми, податься. Он старательно запомнил номер джипа, а потом, оглянувшись, на всякий случай мысленно срисовал и номер микроавтобуса.

– А это точно оно? – краем уха услышал он, выходя из калитки.

Спустя час с небольшим, когда обе машины наконец укатили, Сорокин вернулся на свою опустевшую дачу. Обтянутые проволочной сеткой створки ворот сиротливо болтались из стороны в сторону, во дворе никого не было. Сорокину показалось, что от травы пахнет соляркой и выхлопными газами. Крайняя грядка с укропом была безбожно изуродована, на ней виднелись глубокие следы автомобильных шин, а посреди огорода, в точности на том месте, где час назад стояла аккуратная низкорослая яблоня, зияла огромная яма, очень похожая на ту, что осталась в ботаническом саду после визита ночных похитителей деревьев.

– Твою мать! – выругался полковник. – Это вот, что ли, и называется «понарошку»?