Мертвая неделя

Все убранство комнаты составляли большой стол на резных ножках и восемь таких же табуреток вокруг. Занавесок на окнах не было, зато ставни закрыты, и Матвей был уверен, что так же, как и дверь, заговорены. Под потолком по периметру стен висели букеты засохших цветов и трав, и к запаху щей примешивался их сладковатый аромат. Дверь в остальную часть дома была заперта. И ни икон, ни картин, ни фотографий, которых так много было в доме его бабушки и ее соседей.

– Ну, садитесь за стол, верно, проголодались. Не замерзли? Чаю горячего согреть?

Баба Глаша, хоть и приглашала их поужинать и в целом проявляла заботу, казалась Матвею угрюмой и резкой. Возможно, он просто не привык к таким старушкам. Его бабушка всегда была женщиной в теле, с большой грудью, пышными бедрами, округлыми щеками и двойным подбородком. Вокруг глаз, сколько он помнил, разбегалась сеточка морщин, а уголки губ были приподняты кверху, будто она собиралась улыбнуться в любую минуту. И смех у нее был таким же: полным, мясистым. Когда она смеялась, тело ее колыхалось, как холодец на блюдечке, и от этого становилось смешно, даже если сначала смеяться не собирался. Бабушкиной заботы было много, она ощущалась как теплое одеяло в морозный день, как чашка горячего чая, разливающаяся теплом по жилам. А сухонькая баба Глаша, напоминающая бабу Ягу из сказки, на привычную бабушку походила мало. Тонкие руки с длинными крючковатыми пальцами выглядывали из узких рукавов черного платья с длинной юбкой, прикрывающей колени, седые волосы прятались под черным платком. И от того ее забота тоже казалась такой же угловатой и сухой, словно ненастоящей, как она сама. Однако отказываться от щей и чая он не стал.

Путники расселись за столом, баба Глаша с глухим стуком поставила перед каждым алюминиевую миску, доверху наполненную жидкими щами с плавающей поверху капустой, напоминающей грязные тряпки.

– Степа, сметану достань! – велела баба Глаша. – Чего расселся?

Степан тут же метнулся в сени и вернулся с пол-литровой банкой сметаны, водрузил ее на стол и первым запустил в нее алюминиевую ложку. Очевидно, приборы с мисками были из одной коллекции.

Ели молча. Щи оказались до невозможности кислыми, однако голод делал свое дело. Матвей видел, как белокурый ангел Полина задержала дыхание перед тем, как попробовать первую ложку, как скривилась язва Анжелика, как долго смотрела в миску невозмутимая Мирра, но ели все. После щей баба Глаша поставила перед ними опять-таки алюминиевые кружки, наполненные крепким чаем. Вот чай не в пример щам вышел отличный. А снабженный сдобными булками, посыпанными сверху расплавленным сахаром, так и вовсе заставил смириться с пресным ужином.

Любые попытки о чем-либо расспросить баба Глаша пресекала виртуознее Степана, велела есть и собираться на ночлег.

– Мужчины… то есть ты, Матвей, поселишься у Степы, – говорила она. – Девицам я приготовила дом напротив. Там давно никто не живет, так что хозяева надоедать не станут. Постельное, полотенца – все принесла. Запас продуктов в погребе. С утра приду, печь вытоплю, кашу варить научу. Баню приготовила, можете до ночи еще попариться. Но до полуночи чтоб в доме были, на засов закрылись. Окна и двери я заговорила, никто не войдет. В час навьи пойдут, лучше вам спать к тому времени. Степа вам, поди, про Мертвую неделю уже рассказал?

Девушки испуганно кивнули.

– Ну, тогда доедайте – и по домам. Утро вечера мудренее, завтра обо всем поговорим.

– А навьи точно до часу не явятся? – пискнула Полина, бросив взгляд на окно, за которым ярко светила луна. – Успеем к дому дойти? Лес кишел ими, когда мы шли.

– В лесу рано темнеет, навь там обитает, – пояснила баба Глаша. – Ну, марш!

Возражать никто не посмел. Быстро допили чай и засобирались к выходу. Баба Глаша жила несколько на отшибе, до первых обитаемых домов пришлось идти метров сто.

На улице уже совсем стемнело, и если бы не откушенная кем-то луна, ничего не было бы видно: фонарей в деревне попросту не было. Тускло светились окна, но почти все дома стояли в глубине дворов и были окружены раскидистыми деревьями, не пропускавшими свет к дороге. Матвею казалось, что это сделано специально. Будто живые весь год готовились к одной единственной неделе, делали все, чтобы не мешать в это время мертвым.

Возле первого обитаемого дома он сразу заметил странность: уже за забором, но еще не на дороге, а на траве, стояла большая миска с такими же щами, как угощала их баба Глаша, а на миске лежал большой кусок белого хлеба. Наверное, хозяева оставили угощение собаке. Кот вряд ли станет есть щи и хлеб. По крайней мере, его Василий презрительно скривил бы мордочку. И пусть Василий – кот городской, хоть и подобранный на помойке, деревенские усатые проще, но щи все равно не едят.