Мертвая тишина

Снова игнорирую его и сосредотачиваюсь на проверке аппаратуры маяка, в особенности на установленных новых блоках. Программы можно обновить дистанционно откуда угодно, но вот оборудование… Его-то только вручную. Что требует полнейшей концентрации даже с многолетним опытом за плечами и специальными перчатками, предназначенными для деликатных работ. Сломаешь что-нибудь или растеряешь слишком много винтов — и достать запасные части здесь, на краю Солнечной системы, будет весьма проблематично.

Не то чтобы в таковых имеется какая-то потребность, впрочем, поскольку это последний маяк. Последний не только для текущей смены или данного сектора, но и вообще последний. Для нас, во всяком случае. Когда комсети — развернутой в Солнечной системе сети маяков, служащей для усиления радиопередач кораблей и колоний в целях обеспечения практически мгновенной связи, — понадобится следующая модернизация, проводить ее будет уже робот «Верукса», «Разум-Тех».

Уж робот-то винтов растеряет наверняка меньше.

Однако отсутствие необходимости в ремонтниках комсети подразумевает и отсутствие необходимости в капитанах ремонтников комсети. То есть меня.

Вот и все. Я здесь в последний раз. Не только как капитан, но и вообще. Прощайте тишина и покой безбрежной пустоты. Прощай полная звезд бесконечность вокруг. Прощай корабль, манящий своими огнями назад из тьмы.

Я гоню от себя эту мысль. Куда подальше.

Может, это все из-за антенны. Перехватываю рукой металлическую опору и перекидываю тело на другую сторону, при этом стараясь не запутаться. Страховочные тросы, тянущиеся от маяка и нашего корабля, анализатора комсети под кодовым названием L1N4 — переиначенным в более человечное ЛИНА, — не дают мне сгинуть во мраке космоса, зато доставляют немало геморроя.

Затягиваю все винты, попадающиеся на глаза, и через какое-то время канал связи разражается треском.

— Готово, кэп! — вопит Лурдес, мой специалист по связи. Ее хрипловатый голос для меня что музыка. — Амплитуда растет. Давай уже, возвращайся с холода.

Мягкий рывок красного троса с ЛИНА сообщает мне, что кто-то взялся за управление страховкой и готов по моему сигналу втянуть меня на корабль. Скорее всего, это Кейн, мой механик и заместитель. Ему не по душе, когда к механизмам ЛИНА прикасаются другие, даже к простейшим вроде лебедки. «Все может сломаться», — ворчит он. А ремонт здесь проблематичен.

Впрочем, теперь это не имеет значения. Нисколько не сомневаюсь, когда команду расформируют, ЛИНА пойдет на лом. Корабль и без того был древним, когда я унаследовала его при назначении в этот сектор. Основательно потрепанный, латаный-перелатаный, пропахший разогретым металлом, с дерьмовыми уплотнителями в гермошлюзе, которые постоянно приходится латать монтажной пеной, хотя «Верукс» и меняет их после каждого рейса — на такие же дерьмовые.

И все же ЛИНА — дом.

Отстегиваю синий трос от фермы радиомаяка, прищелкиваю его к соответствующей подвеске на скафандре, и моя рука ложится на карабин красного троса, соединяющего меня с ЛИНА и будущим, которого у меня больше нет.

Всю свою жизнь я только и хотела, что находиться здесь. Подальше от людей. В этом-то и заключается прелесть космоса. Здесь ничего нет. Есть, конечно же, звезды, планеты, радиомаяки — но нет людей.

И вот теперь… Теперь этому приходит конец.

Я задумываюсь на мгновение с замершей над карабином рукой. Как просто: откинуть защелку, отстегнуться от троса и… оттолкнуться. И уплыть. В конце концов, когда кончится кислород, придется выбирать, замерзнуть насмерть или задохнуться — но это будет мой выбор. Мой собственный выбор здесь, среди звезд и мерцающих далеких планет, в абсолютной тиши космоса.

— Ковалик? — поторапливает Кейн. — Ты готова?

Нет, не готова. Землю топтать — это ни в коем случае не для меня. Не на протяжении длительного срока, и уж точно не всю оставшуюся жизнь. Остаться без корабля — это все равно что попасть в заточение, в котором по определению нет ничего хорошего. От одной лишь мысли постоянно находиться под действием силы тяжести и в окружении людских толп я начинаю задыхаться и жадно глотаю воздух.

Полагаю, это означает, что удушье настигнет меня первым.

— Капитан Ковалик, как слышишь? — явно тревожится Кейн.

— Клэр? — подключается Лурдес.

— Ну же, Ковалик, — брюзжит Воллер. — На «Гинзбурге» меня дожидаются рыженькая и пакет скотча. Опять эти твои…

— Воллер, заткнись! — рявкает Кейн.

Мои пальцы опускаются на защелку карабина.

— Ковалик. Не двигайся. Я выхожу, — выпаливает механик.

Глаза мне застилают слезы, размывая звезды в туман. Конечно же, Кейн не позволит мне уйти. Обязательно вытащит меня, словно резинового утенка из ванны. Это у него тоже хорошо получается. И неважно, что утенок — резиновый или живой — только в воде и может жить.

Ему потребуется пятнадцать минут, чтобы облачиться в скафандр и выбраться через шлюз на резервном тросе. Тем временем, в соответствии со стандартным протоколом, все происходящее будет записываться в вахтенный журнал и передаваться в «Верукс».