Мертвая тишина

Вот только веки отказываются смыкаться, хотя смотреть и не на что. В палате, впрочем, вовсе не темно, поскольку через приоткрытую дверь просачивается тусклый свет из коридора.

Обвожу взглядом комнатушку. Напротив кровати пластиковый стул для посетителей, в изножье у стены комод с тремя ящиками. Над ним висит панно, тоже казенное. Пейзаж с озерцом и плакучими ивами, мирно покачивающими на ветерке ветвями, обычно навевает спокойствие, однако сейчас выглядит зловеще и угрожающе.

Совсем рядом раздается глухой стон, и мое внимание немедленно переключается с картины на стул.

На нем сидит мужчина в серой пижаме вроде моей, и из жутких разрезов у него на запястьях хлещет кровь. Пальцы у него безвольно расслабляются, и из них вываливается искореженный и заостренный кусок металла — по-видимому, подпорка от ящика комода. Железка тихо брякается о плитку пола.

У меня перехватывает дыхание, и тогда я понимаю, что ждала его. Ждала их.

Мужчина смотрит на меня, сквозь меня, а затем растворяется в воздухе.

Мгновение спустя мимо двери проходит какая-то женщина и зовет:

— Талли? Ты здесь?

Мне ее не видно, однако на разгуливающую посреди ночи пациентку никто не обращает внимания, и я заключаю, что в действительности женщины здесь тоже нет. Бывшая обитательница, вроде недавнего самоубийцы на стуле?

Когда я жила на планете в последний раз — в интернате «Верукса», на переполненной и испытывающей нехватку ресурсов Земле, — мне приходилось несладко. Слишком много людей, а с ними за компанию и другие — которых никто кроме меня не видел. Но со временем я научилась не обращать на них внимания… и убегать, когда не получалось.

Вот только здесь, в Башне покоя и гармонии — какое бредовое самообольщение! — бежать некуда.

Изо всех сил тяну перевязи, но они не поддаются. Да даже если бы и поддались, все равно дальше вестибюля не улизнуть.

Сквозь стену в палату забредает старик в белом больничном халате. Слева на груди у него красуется логотип «Верукса». Такой одежды я здесь еще не встречала.

Гость замирает, как будто бы увидев меня, и я содрогаюсь.

— Мария? — Не дожидаясь ответа, продолжает: — Прости. У меня не было выбора. Ты ведь понимаешь, да? Я не знал про перегрев двигателей.

Молчу. Мне нечего ему сказать.

Похоже, впрочем, ответа ему и не требуется. Он разворачивается в противоположную сторону, и моим глазам предстают его затылок и плечи — покрытые пузырями, обугленные, обожженные.

Старик исчезает в стене. Конструкции физического мира для него не помеха, и потому я слышу, как он обращается к моему неизвестному соседу, которого тоже принимает за Марию. Галлюцинации, духи — как их ни называй, но создаваемые ими звуки не глушатся стенами и дверьми. И прятать голову под подушку тоже не помогает. Даже беруши бесполезны. Призрачные звуки раздаются внутри головы и не имеют ничего общего с воздействием реально существующих вибраций на барабанную перепонку. От них можно избавиться только выйдя из зоны досягаемости.

Беруши. Почему-то они не дают мне покоя.

О чем-то напоминают, да вот никак не ухватить.

— Мария! — снова голосит старик, на этот раз ближе. Вроде как в вестибюле. Наверное, бродит вот так вот каждую ночь. А может, даже днем покоя не ведает.

Вздрагиваю на промокшей от пота и липкой простыне, представив, как он приближается ко мне наяву, а я даже не догадываюсь об этом.

Ощущаю тяжесть в груди. Стены словно смыкаются вокруг. Их так много — невидимых, но присутствующих, напирающих на мир живых. Поэтому-то на ЛИНА у меня и не было проблем. Да, корабль был маленький, но благодаря этому и обитателей на нем было раз-два и обчелся. А чем меньше людей поблизости, тем меньше у меня видений.

Мое внимание привлекает какое-то мелькание в правом верхнем углу палаты, и я поворачиваю туда голову — как раз когда Воллер отдает мне честь и вскидывает плазменный бур. В тихом сумраке комнатушки звук брызжущей на пол крови ощущается просто оглушительным.

Не успевает пилот полностью исчезнуть, как появляется Лурдес. Задрав голову, она словно бы что-то ищет своими пустыми глазницами. «Не понимаю».

Слышу собственное поскуливание. Ох, не знаю, выдержу ли я без препаратов.

Пальцы сами начинают искать на простыне таблетки, однако они укатились слишком далеко.

Визиты знакомых и чужаков продолжаются. Некоторые прикасаются ко мне, если мне не удается увернуться. Водят по моей коже своими холодными пальцами, такими алчными.

Другие просто проходят через палату, будто бы меня здесь и нет. Иногда это еще даже хуже. Напоминание об иллюзорности твердой незыблемости собственного тела пробирает меня дрожью до глубины души.

Шепоты на ухо, крики отчаяния и рыдания сливаются в сплошную какофонию, заглушая даже вновь вернувшийся громкий гул в больном ухе.

Из легких готов вырваться крик, но усилием воли я сдерживаюсь. Лицо заливают горючие слезы, а мне даже не дотянуться до лица, чтобы вытереть их.

Мама гладит меня по щеке. «Будь осторожна, милая», — слышу я в голове. Галлюцинация, призрак? Уже и сказать не могу. Как будто раньше могла…