– Допустим, я, – лениво отозвался один из мужчин с кудрявыми волосами и кепкой на самом затылке.
– Это хорошо, что ты, – усмехнулся Крячко. – Поговорить надо.
– Мне – с тобой? – улыбнулся Серега, и улыбка у него была озорная и разбойничья.
– Ну да, – спокойно ответил Крячко.
– И кто ж ты есть такой? – еще шире улыбнулся Серега.
Крячко представился.
– Да ты что? – не поверив, весело сказал Серега. – Неужто аж из самой Москвы? И что же – по мою грешную душу? Братва, вы гляньте только, какая мне честь, почет и уважение! За мной из самой столицы! Да только напрасно ты дал такой крюк, вот что я тебе скажу. Потому как чист я перед законом до самого своего донышка. Вот, тружусь… А то, что мы тут по грешному делу чифирим, так это вроде как и не преступление. Потому что нет такого запрета, пить чаек. Или, может, уже появился запрет-то? Может, вы его уже там, в Москве, нарисовали?
– Отойдем в сторону, – сказал Крячко, терпеливо выслушав этот дурашливый монолог.
– Ну, отойдем, коль уж ты просишь, – тоном вальяжного человека согласился Серега.
Они отошли в дальний угол котельной, где валялись ящики и доски.
– Если не боишься испачкать костюмчик, то можешь присесть, – сказал Серега. – Я вот присяду. Ради экономии моих немногочисленных сил.
Крячко с сомнением оглядел грязноватые ящики, но все же также присел на один из них.
– И что? – спросил Серега. – В чем же мой грех перед законом и обществом?
– Да я, в общем, не по твою душу, – задумчиво произнес Крячко. – Бывшую тещу твою убили. Слыхал?
– А, так ты вот по какому вопросу! – скривился Серега. – Как же, слыхал.
– И от кого же?
– Ну… Точно и не скажу. Да оно ведь как бывает? Один сказал, другой подхватил, третий передал. Слухи – они ведь с крыльями. Вот и до меня долетел слушок. Ну, потом-то, конечно, я сбегал к Надюхе… к своей бывшей… Как же не сбегать, коль такие слухи? Все-таки теща, хоть и бывшая. Правда, спрашиваю? Правда, отвечает. Я интересуюсь: а кто, как, где, когда, зачем? А она только плачет да руками разводит. Ну, потом-то я у нее, конечно, выведал кое-какие подробности. Вроде как в стариковском интернате все это случилось. Там она обитала, там ее и того… А уж кто и для чего – откуда мне знать?
– А на похоронах-то почему не был?
– Да я бы, может, и пошел бы… Да только вот смена у меня. Кто же отпустит? Да оно, если разобраться, и хорошо. Потому что не люблю я похороны. В тоску они меня вгоняют. А когда я в тоске, то… – Серега не договорил и махнул рукой.
– Понятно, – улыбнулся Крячко. – Ну и что ты можешь сказать?
– Это о чем же? – удивился Серега.
– Не о чем, а о ком. О бывшей теще.
– Да что тут скажешь? – пожал плечами Серега. – Теща как теща… Да мы, честно сказать, с ней почти и не знались. Тут вот как получилось. Когда мы с Надюхой сошлись, она, то есть теща, в это самое время проживала вместе с нею. А тут – я. Ну, она, теща то есть, и говорит: так, мол, и так, не хочу, говорит, путаться у вас под ногами и мешать вашей семейной жизни. Я лучше, говорит, пойду доживать свой век в доме престарелых. Вот… Ну, Надюха, конечно, да и я тоже замахали руками: в какой такой дом престарелых при живых-то детях? Разве мы тебя гоним или лишаем куска хлеба? Квартирка, конечно, маленькая, но ничего, поместимся! Все же родня! Так что забудь и выкинь эту свою думку насчет богадельни. А она: нет, говорит, все равно пойду, не удержите. А на вас – никакого зла и никакой обиды, потому как я ухожу добровольно. И вскоре отбыла. А квартирку, конечно, оставила нам… То есть переписала на Надюху. Надюха, конечно, махала руками – не желаю, мол, я этой квартирки такой ценой, потому что ведь это что же получается! А получается, будто я выставила родимую мать из дома. А что скажут люди? Им-то не объяснишь… Однако вот все равно ушла, теща-то. Такие вот дела.
– А они между собой ладили?
– Надюха с матерью? Конечно, ладили. Да и как иначе? Люди-то они ничего себе. Хорошие и добрые. Почти каждый день созванивались по телефону, каждые выходные Надюха ездила в дом престарелых навещать, значит, мать. По-людски все было.
– А ты-то ездил?
– Да что я? – усмехнулся Серега, и улыбка у него на этот раз была совсем иной – искренней и горькой. – Я, можно сказать, и не жил-то с Надюхой. Так, чуть больше полугода. Разбежались мы.
– А из-за чего? Извини, конечно, за такой вопрос.
– Да что там… Из-за чего разбежались? Из-за меня, конечно. Из-за моей дурной головы. Загремел я…
– В тюрьму сел, что ли?
– А то куда же? В нее, родимую. На два года. Подрался по пьяному делу. И вот… Ну, Надюха и подала на развод. Не хочу, говорит, жить с уголовником. Да какой я уголовник? Так, дурак… Но она принципиальная. Да оно, может, и правильно. С дураком-то чего маяться? Я ведь, когда пьяный, совсем дурной. Так меня и тянет на всякие подвиги. И никакого с собой сладу… Ну да ты, наверно, знаешь нашего брата, коль из уголовного розыска.
– Знаю.
– Ну и вот. Хотя, с другой стороны, неправильно, что разошлись. У нас-то с Надюхой дите. Сынишка.
– Я видел, – улыбнулся Крячко. – Кудрявый, бойкий. Прямо как ты.