Мертвая улика [Сборник]

– Наш друг, – сквозь смех проговорил Гуров, – пал жертвой собственного обаяния. Подобное с ним изредка случается. Какой там жениться! Он женат и горячо любим. И у него строгие моральные принципы! Строжайшие!

– Вот и хорошо, коль так, – подвел итоги разговора главврач. – Ну-с, позвольте откланяться. И прекращайте поскорее расследование. Я, конечно, готов вас понять, но и вы меня поймите! – Он повернулся и пошел, но через несколько шагов остановился, обернулся и сказал: – Да, а коль поймаете убийцу, то будьте так добры, сообщите мне. Все-таки любопытно…

– Непременно! – заверил Гуров.

Придя в комнату, Лев Иванович и Федор Ильич упали в кресла и вновь принялись хохотать. Крячко стоял посреди комнаты и со сконфуженным видом вертел головой.

– Ты хоть моей Наталье ничего не говори, – сказал он, обращаясь к Гурову. – А то вдруг заподозрит. Доказывай потом…

– Не скажу! – замахал руками Лев Иванович, борясь со смехом. – Честное джентльменское!

Когда Гуров и Федор Ильич справились со смехом, Крячко спросил у Льва Ивановича:

– А что это ты меня так активно выгоняешь из санатория? Не нужен, стало быть, старый друг Крячко?

– Еще как нужен! – успокоил товарища Гуров. – Просто, мыслю, тебе вскоре предстоит одна ответственная миссия вне стен этого заведения.

– И какая же, позволь поинтересоваться? – с подозрением спросил Стас.

– Известно какая, – ответил Гуров. – Такая, в которой ты непревзойденный специалист. Душевное общение с дамой тебе предстоит.

– Изволите издеваться, – укоризненно произнес Крячко. – Конечно, для хворого человека это не такой уж и грех, но после недавнего недоразумения…

– Что ты, что ты! – замахал руками Гуров, чувствуя, что его вновь разбирает смех. – Никаких издевательств. Все очень серьезно и взаправду.

– Тогда выкладывай, что ты удумал, – сказал Крячко.

– А удумал я вот что… – начал Гуров.

И он приступил к изложению плана дальнейших действий, который возник у него совсем недавно, когда он осматривал комнатку убитой старушки Елизаветы Петровны. Собственно, это был даже не план как таковой, а лишь его наброски, которые совместными усилиями должны были превратиться в истинный план, который, в свою очередь, должен был привести к изобличению убийцы. В этих набросках все смешалось воедино: и имеющиеся факты, и логические умозаключения, и предположения, которые предстояло еще проверить и принять за истину или убедиться в их несостоятельности и отбросить.

Гуров не верил, что старушку убили с целью ограбления или ее убил случайный грабитель, не говоря уже о маньяке. Причину убийства следовало искать в личной жизни Елизаветы Петровны. Скорее всего, убийцу она знала, и знала его неплохо. И знала она о нем что-то такое, что убийце не нравилось, чего он опасался. Может быть, старуха была единственным носителем и хранителем его тайны. А коль так, то, избавившись от старухи, убийца надеялся тем самым обезопасить себя. Нет хранителя тайны – нет и опасности. Логично и просто.

Отсюда, конечно, возникал один очень любопытный и непростой вопрос. Коль старуха знала убийцу уже давно и являлась хранителем его тайны, то отчего же он не расправился с нею раньше? По какой-то причине не мог? Или не решался? Или до самого последнего момента на что-то надеялся? Но тогда почему не мог? Отчего не решался? На что надеялся?

Особняком, конечно, стоял еще один вопрос: что это была за информация? И, что также очень важно, как и на каких, так сказать, носителях информации эта тайна хранилась? В старухиной памяти? Могло, конечно, быть и так – оттого-то убийца и расправился со старушкой. Ну, а еще где она могла храниться? Ведь убийца, умертвив старушку, тотчас же отправился в ее комнатку и перевернул в ней все вверх дном. Что он мог там искать? Скорее всего, информацию, которой опасался. Нашел он ее или не нашел – вопрос отдельный. Сейчас важнее было, на чем информация была запечатлена? И ответ на этот вопрос напрашивался сам собой: ну, конечно же, это были какие-то документы. Допустим, письма и фотографии. И даже не допустим, а, скорее всего, так оно и было. Старушки, как правило, все свидетельства прежних прожитых ими лет хранят именно в письмах и фотографиях. Никаких компьютерных дисков и иных суперсовременных носителей информации. Обычно старушки в таких вещах ничего не понимают, да и не стремятся понять. Для них письма и фото свидетельства и понятные, и надежные.

А отсюда следовал вывод: убийца в комнате старушки искал именно письма и фото. Какие? Ответ, опять же, здесь был лишь один: а такие, в которых он фигурировал собственной персоной. Допустим, был запечатлен на фото. Или он писал старушке письма. А она их хранила. Для чего она их хранила – это, опять же, в данную минуту было неважно. Гораздо важнее было то, что убийца этих писем и фотографий опасался. Равно как и саму старушку с ее памятью.

И вот, значит, он расправляется со старушкой, проникает в ее комнату, крадет письма или фото или и то и другое и теперь чувствует себя в безопасности. Ну, или ему так кажется, что он в безопасности.