Мёртвая вода

Ёлка слушала сказку с интересом, недоумевая лишь: что в ней страшного? Ириша ловила взглядом за окном силуэты поскрёбушков, отчаянно надеясь, что выходить к ним не придется. Но детские фигурки различались с трудом. Темные мотыльки облепили стекло. Окно точно оказалось снаружи занавешено шторой с фигурными дырами. Листик сжалась, и тонкие пальцы её мяли простыню. Губы шевелились безмолвно, но даже в воображении не было звуков и слов – одна тяжелая высасывающая радость пустота.

–Но только дело в том, что это всё не точно. Что мальчик выжил. Что девочка сбежала. Потому что и по—другому говорят. Вроде мальчик этот не сумел вырасти. Будто бы в те самые тринадцать лет они с сестрой однажды целовались на кухне, и их за этим застали господа. Ильянины, братья—близнецы. Хозяева дома. Поколотили, обозвали скверными словами и заперли в одну комнату. В маленькую такую кладовую, что между первым этажом и подвалом. Выдали нож – один на двоих. Не дали ни еды, ни питья. И сказали, что отпустят из комнаты только кого—то одного. Плевать нам, мол, на вашу любовь наземную. Грех она и мерзость, платите по счетам. Двое суток после ничего не происходило. Как заглянут братья со свечой в глазок на двери, сидят мальчик с девочкой, обнимаются да плачут. И нож на полу между ними лежит. Голодно им, зябко. В кладовке сыро, уборной нет. Крысы шастают и слабость находит. А после третьего дня хозяева выпустили из кладовой наружу живую девочку. А нож был при ней, и лезвие запачкано.  И мальчика потом не вспоминали, словно и не было его. А девочка научилась улыбаться так, что прислуга от неё по углам шарахалась. Придет, бывало, к господским девочкам на урок, сядет подле пианино, смотрит в воздух и смеётся. И было с ней такое, странное до тех самых пор, пока женщина чужая в дом не заявилась. Устроилась в горничные. Степнячка молодая. Звали её Азалия…

Свеча погасла из-за резко распахнутой двери. Олег Николаевич стоял на пороге. За спиной же директора замерла молчаливой тенью Дина Яновна.

–Отбой. Уже давно. Все ваши… удивительные истории… завершите завтра. Время побудки вам никто сдвигать не станет. Галина. Слово старосты.

Галя встала, с явным сожалением отложила медведя, обошла кровати, укрывая каждую из колонисток одеялом.

–Спать. Сейчас. Надо, – бурчала она монотонно, повторяя эти слова перед очередной постелью.

–Эй, дальше то что? Интересно же, – Ёлка чувствовала досаду от прерванной на самом интересном месте сказки.

Завтра она вернется в город и так не узнает окончания. Листик шумно втянула воздух носом.

–Смурова. Вам отдельное приглашение нужно? Время сна, – Дина Яновна не уходила, следя за исполнением распоряжения директора.

–Завтра закончу, – прошептала рассказчица.

Успокаивались ещё с полчаса, то и дело ворочаясь. Галя то скулила, то подвывала во сне. Кто—то гулко подхрапывал. Мотыльки неясным образом просочились в спальню, и стриженная девчонка выпускала их в коридор. Поскрёбушки возвращались. Их явления были не столько видимы, сколько различимы по звуку. Листик шептала вечернюю молитву уже третий раз. Через полчаса, судя по легким шелестящим шагам, из коридора ушла Дина Яновна. В спальне сделалось как—то неестественно тихо. Ёлка осторожно поднялась, потрясла за плечи Иришку и Листика.

В коридоре, лишенном окон, упала плотная тьма.

–Пора. Валим, – прошипела Елка еле слышно.

Казалось, что малейший звук в этом обволакивающем молчании звенит криком. Практичная Иришка осознала: ей предлагают уходить босой, в тонкой ночной рубашке, без еды, оружия и запаса лекарств из места, где хранятся их документы. Она вычертила ощупью пальцем ноги на пыльном паркете подобие пятиконечной звезды. Глядишь, хоть духи сберегут от глупости. Листик молча потянула девочек в ту сторону, где, как ей помнилось, находился выход из дома. Она ощущала лишь тяжелую усталость. Темнота – самая удачная маскировка. Выбраться, вырваться, вывести этих двоих, живых и тёплых, а там… как знать: куда решиться вернуться, в чьё из окон постучаться? Иришка ощущала, что у неё вспотели ладони и сильно ноет в левой стороне груди. Пожалуй, что она хотела в кладовую: полежать на полке, подышать сыростью и пообщаться с Оленькой. Перед входной дверью нарочно закашлялась, надеясь, что её услышит директор в так близко расположенном кабинете и выйдет на шум. Но звуки отмерли в сонной темноте особняка колонии. И Ириша задалась логичным вопросом: а отчего половицы предревнего с виду рассохшегося паркета совершенно не скрипят?

На крыльцо выбрались осторожно. Наверное, им везло. Луна стояла не тоненьким серпиком месяца, но в две трети. Её серебристой зыбкости хватало на путь до плетня, за которым следовало ввинтиться в чащу.

–В лес без огня идти, – Иришка всхлипнула.

–Боишься – возвращайся. Или закройся и не ной.