Мертвая зыбь

"Я был отдан Марии Владиславовне Захарченко-Шульц и ее мужу под специальное покровительство. Муж ее был офицер... По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все-таки кое-что сохранилось в ее чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица... Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех этих испытаний, но женщина была выносливая и энергии совершенно изумительной. Она была помощником Якушева. Между прочим, она работала "на химии", то есть проявляла, перепечатывала тайную корреспонденцию, которая писалась химическими чернилами. Это была работа очень изнурительная. Оба супруга, она и муж, часто навещали меня, они жили там же, возле меня, постоянно выезжая в Москву, оттуда примерно час езды до их дома...

Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: "Я старею... Чувствую, что это мои последние силы. В этот "Трест" я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду".

В другой раз Захарченко жаловалась Шульгину на медлительность Якушева. "Разочаровавшись постепенно в Якушеве, она идеализировала другого члена этой организации". Этот "другой" был Стауниц.

13 января 1926 года состоялась встреча Шульгина с Якушевым и Потаповым. Якушев был уже знаком Шульгину, Потапов - "сдержанный, тактичный, обаятельный собеседник" - разыгрывал роль будущего военного министра, военного руководителя "Треста". При нем Радкевич держался почтительно, по-военному.

Шульгин поделился с Потаповым планом, который возник еще перед переходом границы:

- У меня в двух верстах от границы, на польской стороне, имение. Что, если под видом фабрики гнутой мебели там организовать базу для врангелевских офицеров?

Потапов ответил, что польский штаб до сих пор не решил дело с "лесными концессиями", предназначенными для такой же цели. В принципе план надо одобрить, и этим займется "Трестхоз"*.

______________

* Никакого "Трестхоза" в действительности не было.

Беседа была не совсем деловая. Потапов вспоминал прошлое, свою близость ко двору, императрицу Александру Федоровну, - возможно, она была холодна к нему, потому что считала его близким ко двору Николая Николаевича.

У Шульгина тоже были воспоминания, связанные с императрицей:

- Я был представлен ее величеству вместе с другими членами Государственной думы, нас было тридцать. Церемониймейстер представил меня: "Депутат Шульгин от Волынской губернии". Она смотрела на меня с видом отчаяния, потом спросила: "Волынская губерния? Какая она?" Я был смущен и все же нашелся: "Скажу одним словом - мягкая". Она глядит не понимая. "Климат мягкий, наречье, природа холмистая, мягкая, характер людей мягкий". Затем, нарушая этикет, спросил: "Вы там не изволили быть?" Она ответила, как бы жалуясь: "Не была. А где я была? Я десять лет в Царском Селе, как в тюрьме". И вдруг замолчала. Я сказал: "Надеюсь, вы посетите эту губернию?" - "Непременно". И вот как бывает: член Государственной думы от этой "мягкой" губернии принял отречение царя, а первым восстал лейб-гвардии Волынский полк.

Шульгин мог многое рассказать о том, что предшествовало Февральской революции.

- Я как-то обедал у Юсуповых, Феликс Юсупов был женат на дочери великого князя Александра Михайловича. Был и великий князь Кирилл Владимирович, говорили о том, что династия накануне крушения, - это было еще до убийства Распутина. Кирилл молча кивал, но в глаза не смотрел, я обратил на это внимание.

Шульгин говорил Потапову и Якушеву, что он буквально потрясен всем, что увидел в России. Россия, ее организм не умерли, как они думают там, на Западе.

- Жизнь бьет ключом, и, больше скажу, ее буйный размах перегоняет Запад, в этом я убежден.

- Мы здесь варимся в этом котле; вам, как свежему человеку, виднее, согласился Потапов.

- И мы считаем, что этот подъем на пользу будущей России. Переворот только назревает... Все произойдет само собой, - разумеется, при нашем содействии. Центр внутри страны есть - это "Трест", - добавил Якушев.

- А силы извне? Они существуют... В Белграде, в русской церкви, стоят наши знамена. Их семьдесят, при них офицерский караул. День и ночь стоит караул в форме своих старых полков...

Потапов тоже видел эти знамена, но они будили в нем иные чувства, чем у Шульгина.

Шульгин вспоминал о своем расхождении с черносотенцами: когда еврея Бейлиса обвиняли в ритуальных убийствах, он, Шульгин, напечатал в своей газете "Киевлянин" статью, в которой обвинил прокурора и следственные органы в давлении на суд. За эту статью Шульгина приговорили к трем месяцам тюрьмы, хотя вскоре и помиловали. Находясь в эмиграции, он не мог мириться с кровожадными намерениями ультраправых, мечтавших о погромах и кровавых расправах в случае переворота.

Главное, что волновало сейчас Шульгина, была судьба его сына, пропавшего без вести. Были сведения, что он будто бы находится в больнице для душевнобольных в Виннице.

- Я могу сам поехать в Винницу, скажем, под видом скрипача из ресторанного оркестра.