Мертвая зыбь

3 марта 1926 года он сообщал: "Отчет может вызвать шум. Не испугаются ли шума давшие согласие и не смогут ли они, ссылаясь на поднявшуюся шумиху, взять согласие обратно. Быть может, придется ознакомить их предварительно с отчетом и, так сказать, спросить, не считают ли они отчет непозволительной, с их точки зрения, сенсацией". Было решено переслать рукопись по частям в "Трест" для предварительного чтения. По мнению Шульгина, ее следовало просмотреть в "Тресте" с точки зрения безопасности для организации. Рукопись "Три столицы" читалась не только Якушевым, но и руководящими сотрудниками ОГПУ.

Книга Шульгина разожгла страсти. Вокруг нее образовались два лагеря: довольных и недовольных. Кутепов опасался, что Шульгин, сторонник Врангеля, оттеснит "Трест" от РОВС. Перед поездкой автору "Трех столиц" пророчили участь Савинкова, убеждали, что "Тресту" нельзя доверять. Но, вернувшись, Шульгин утверждал, что видел около двадцати человек "Треста", - не может быть, чтобы все были агенты ГПУ, в том числе и "племянники".

В Варшаве Шульгин сказал Артамонову:

- Я убедился, что этот народ жив и не собирается умирать... Все, что было обещано "Трестом", выполнено. Это хорошо организованная машина. Какая точность механизма!

Встретившись с Климовичем, Шульгин сказал:

- Вы мне помогали перед поездкой, что я могу сделать для вас?

- Кутепов имеет дело с "Трестом", а Врангель отказывается. Нужно, чтобы "Трест" работал с Врангелем.

Но посредником в этом деле Шульгин не стал.

Насколько еще высоко стояли акции "Треста", видно из того, что все эмигрантские организации стремились завязать отношения с его руководителями. Книга Шульгина "Три столицы" оправдала себя, она внесла разлад в белую эмиграцию и рассеяла сомнения, которые возникли после того, как Рейли не вернулся из своей последней "экспедиции" в Советский Союз.

Автору этого романа-хроники довелось быть за границей, в Париже, в то время, когда книга Шульгина была злобой дня в кругах эмиграции.

Заметки, статьи в эмигрантской печати то прославляли героизм Шульгина, то осыпали бранью. Его называли "предателем белой идеи", "фантазером". Некоторые одержимые собирались избить его за то, что он будто бы разгласил тайны подпольной контрреволюционной организации.

64

20 июля 1926 года в 4 часа 40 минут дня скончался Феликс Эдмундович Дзержинский.

Вокруг имени этого человека в кругах буржуазии до сих пор бушуют страсти, кипят противоречивые суждения. Все еще неистовствуют враги Октябрьской социалистической революции, с яростью произнося имя Дзержинского. Но те, кто понимает, что Октябрьская революция должна была защищать свои завоевания, называют Дзержинского Железным Феликсом и бесстрашным солдатом великих классовых битв.

Сын польского народа обрел бессмертие в своей отчизне и в Советском Союзе, который стал его второй родиной. В молодые годы Дзержинский мечтал быть учителем. Но после Октября партия доверила ему почетный, требующий огромного напряжения всех духовных сил пост - охрану безопасности первой в мире страны социализма.

Кристальная чистота, бесстрашие, твердость, справедливость и великодушие - все эти черты характера Дзержинского снискали ему славное имя рыцаря социалистической революции.

Люди, не чувствовавшие за собой вины, несправедливо лишенные свободы, желали только одного - чтобы Дзержинский лично рассмотрел их дело. Они были убеждены, что он восстановит справедливость. И не ошибались.

Екатерина Павловна Пешкова, стоявшая во главе так называемого Политического Красного Креста, говорила автору этой книги о Дзержинском: "Он никогда не подходил к делу с предвзятым мнением. Он хотел верить человеку, судьбу которого надо было решить, доверие к человеку было характерной чертой Дзержинского". Если же он видел обман, лживость, желание уйти от заслуженного возмездия, в нем пробуждалось чувство презрения к врагу, и пощады ему не было.

О Дзержинском можно было сказать теми же словами, которыми поэт говорил о Ленине: "Он к врагу вставал железа тверже".

Чутьем революционера, всем своим жизненным опытом Дзержинский умел проверять искренность показаний того, кто обвинялся в преступлении против советского строя. Он безошибочно отличал правду от лжи, искренность от фальши и лицемерия. Подписывая смертный приговор неразоружившимся врагам, Дзержинский оставался глубоко человечным, более всего опасаясь того, что называется судебной ошибкой. Дзержинский работал 14-16 часов в сутки, глубоко вникая в дела арестованных, и постоянно искал смягчающих их вину обстоятельств.

Именно с этой чертой в духовном облике Дзержинского пришлось однажды встретиться и мне.