Мертвая

Лимонный сок? Я эту женщину время от времени проверяю, просто вот не верится, что человек обыкновенный, всецело лишенный магических способностей, может создать что-то этакое. Вильгельм снова выругался, но уже без прежнего энтузиазма. И опять. И сел на пол.

– А ведь они знали, – сказал он тихо.

– Кто?

– Магистр, – Диттер впился в сотворенный им бутерброд. – Он точно знал. Возможно, пара-тройка суб-кардиналов из числа доверенных.

Понятно. Кризис принятия истинной сути власти.

– Знали и…

– И сочли выгодным, – соус вытекал,и Диттер ловил его пальцами. – Если бы задумка удалась… многое можно было бы изменить и в Церкви.

О да… забрать дар у тех, кому он не нужен, возможно, щедро одарив, а может, воззвав к совести и душе. Избавить людей, подобных Гертруде, от бремени темной силы, даже если сами люди не против подобного бремени,то всегда есть кто-то, кто лучше знает, как им жить, и волей закона имеет право распоряжаться… Усилить позиции Церкви. И даже не столько в Империи, которая, хоть велика, но отнюдь не безгранична, а вот Церковь, та границами государства не связана. И окажись в ее распоряжении инструмент столь полезный, она нашла бы, как использовать его с наибольшей выгодой.

Похоже, что-то подобное пришло в голову Вильгельма, если он вдруг поник. Плечи опустились. Даже потянуло подойти и погладить.

– В отставку подам, – сказал Вильгельм. – Я… многое готов принять, но… не такое… они всегда говорили, что мы стоим на страже закона… что только мы и способны сдержать амбиции магов…

– А наши сдерживать уже некому, – произнес Диттер и икнул.

А Монк ничего не сказал. Прикрыл глаза и потянулся за булочкой. Для него, верно, новость и не была новостью, но… мог бы утешить мальчика, право слово. Мучается же.

– Кстати, как думаешь, – я решила отвлечь бедолагу от мыслей грустных и бесполезных. А то ведь взбредет ему в голову глупость какая, к примеру, начальство любимое обвинить… или, еще хуже, газетчикам открыться… – Почему вас только трое?

– Что?

Вильгельм моргнул. Знаю я таких, сколь сильные эмоции он ни испытывает, но долго гореть не способен. А значит, надо лишь перевести его гнев праведный в иное, более продуктивное русло.

– Вас, – повторилась я, – здесь лишь трое… а между тем целый дом мертвецов. Подвал, костями забитый… явно не случайный. Убийства и секта… а инквизиторов трое. Один – недоучка. Второй еле дышит. А третий въедливый, но с характером поганым…

Вильгельм все же вернулся к овсянке, ковырнул и сунул в рот.

– Думаешь, уберут?

– Почти уверена, – сказала я. – Если вы в процессе не преставитесь.

Как ни странно, но к новости этой он отнесся не в пример спокойней, нежели к маминому письмецу. А на него чары кинул и сложные, пусть лист и без того заговорен, но с чарами оно надежней будет.

– И к слову, – я не любила говорить вещи очевидные, но… – У них ведь получилось силу передать.

…а в подобные совпадения я не верю. Значит, эксперимент был продолжен и… я знаю, кому задавать вопросы.

Разлюбезный дядюшка мой обретался в доходном доме весьма приличного уровня. Построенный на Третьей линии, – первых двух в городе не было, но наличие этой самой третьей мало кого смущало, – он радовал глаз солидными формами и неестественной белизною. Она как-то особенно бросалась в глаза в такой мерзкий день, как сегодня. Приятной наружности консьерж осведомился, куда мы направляемся, оценив при том и мою соболью шубку,и костюм Вильгельма, и тросточку Диттера. Поклонился. Проводил до лифта и передал на руки мальчику в красной форме, чрезвычайно гордому ролью своей. Поднимались мы долго. Лифт скрипел, покачивался, а я раздумывала, придется ли дядюшке пальцы ломать или так договоримся?

Вот ведь… а я уже его в наследники записала. И как быть? Открыли нам сразу. И дядя махнул рукой, мол, проходите. Свежо. И уныло. Пусть мебель дорогая, качественная, а на полу ковер положили тоже не из дешевых, но все одно уныло. Ощущение, что комнаты нежилые. Уж больно все… правильно? Упорядочено? Безлико. Темные портьеры,темное окно. Стол у окна единственным островком жизни в застывшем этом порядке. Груда бумаг, переполненная мусорная корзина.

– Чем обязан? – дядюшка поднял бумажный ком и попытался пристроить в корзину.

– Этим, – я протянула матушкино письмо. – Вопросы возникли, но ты, как понимаю, клятвой связан…

…ибо глупо полагать, что подобные дела вершились исключительно под честное слово. Дядюшка пробежался взглядом по строкам и вздохнул.

– Я их предупреждал, что замять подобное вряд ли выйдет… и участвовать в безумной этой затее не желал.

– Но участвовали? – Вильгельм сунул нос в бумаги, нимало не стесняясь присутствия хозяина. Правда, дядюшка наблюдал за инквизитором снисходительно.

– Клятва роду… я не имел права отказать главе рода. В чем бы то ни было, – а вот это признание далось нелегко. – Мне повезло, что в свое время я был сочтен в достаточной мере бесполезным, чтобы меня вообще отпустили из дому… присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома.