Мертвая

Но не перешел. А куда подевался? Или никуда? Простенький амулет сокрытия, и вот уже никакой проклятый дар не смущает умы честных прихожан. Но почему? И…

– Надо брать обеих, – сказал Вильгельм, поднимаясь. – Потом разберемся.

И в этих словах имелся здравый смысл.

…тетушка Фелиция вязала носки. Она сидела в кресле-качалке, укрыв ноги клетчатым пледом. Небольшой домик, вполне симпатичный, надо полагать, по летнему времени. Даже зима не стерла терпкой этой пасторали. Розовые стены. Красная крыша с трубой,из которой поднимались аккуратные клубочки дыма. Деревца. Дорожка из желтого камня. Пара садовых скульптур того умильно-домашнего типа, которые у меня вызывают острые приступы зубной боли. Кружевные занавесочки на окнах и шторы в горошек. В горошек, мать его… Пушистые ковры. Вышитые подушечки. Фарфоровые пастушки и фарфоровые овечки. Целые стада этих гребаных овечек, занявших и каминные полки,и книжные,и даже махонький столик для игры в ломбер.

– Ах, дорогая, – тетушка взмахом руки отпустила служанку. – Как ты вовремя… я как раз собиралась пить чай… сегодня на удивление прохладно. Впрочем, зима у нас, если вы заметили, очень сырая… у меня кости ломит… а вы, вижу, простыли… мой младшeнький постоянно зимой простужался.

Кажется,тетушка не видела ничего странного ни в моем визите, ни в моем сопровождении. Она отложила вязание в аккуратную корзинку, украшенную разноцветными атласными ленточками. И только спицы воткнула в клубок как-то… очень уж выразительно.

– Присаживайтесь, господа… присаживайтесь… полагаю, у вас возникли ко мне вопросы… я всегда рада помочь матери нашей Церкви, – тетушка склонила голову и коснулась сложенными щепотью пальцами лба. Мол, помыслы ее чисты, а побуждения светлы.

Почему-то Вильгельм подчинился. Присел. И рядом на диванчик, обтянутый той же тканью в горошки, опустился Диттер. Дядюшка оседлал пухлую банкетку, а Монку досталось крохотное креслице, в которых только кукол усаживать, но жрец удивительным образом вместился, только поерзал, пытаясь устроиться поудобней.

Он вздохнул. И уставился на тетушку печальными очами. Она же зазвонила в колокольчик.

– Берта совсем от рук отбилась, – доверительно произнесла она. – Ах, дорогая… мне так жаль… так жаль… слышала о Мортимере… какой ужас…

Она покачала головой и языком цокнула. А ведь тетушка когда-то была красива. Она и сейчас могла бы выглядеть чудесно, если бы взяла труд, но… серое шерстяное платье сидело на ней мешком. Кружeвной воротничок лишь подчеркивал общую унылость ее наряда. Фартук и вовсе гляделся смешно. А темные чулки – нелепо. Вот лицо у тетушки округлое, мягкое. Черты правильные. И волосы хороши, вон до чего толстая коса получилась. А главное в них – ни следа седины… и спрашивается, отчего она не хочет заняться собой? Или…

– Как вы потеряли дар? – поинтересовался Вильгельм.

Надо сказать, выглядеть он стал куда как лучше. Глаза все еще красноваты, но носом уже не хлюпает, да и вернулась в движениях былая резкость.

– Дар? – тетушка взмахнула ресницами, а пальцы ее пробежались по ряду булавочек, воткнутых в карман платья. – Какой дар?

– Ваш, – Вильгельм поерзал и ткнул Диттера локтем. – Подвинься. А вы говорите… вы не стесняйтесь… вы ведь были второй ученицей в Салемской ведьминской школе. Подавали большие надежды…

Второй ученицей? В одной из старейших и славнейших школ Империи? Да быть того не может… или… или я до отвращения мало интересовалась жизнью своих дражайших родственников. И ладно бы настоящей,так ведь прошлое, оказывается, куда как интересно.

– Ах это… – взмах руки.

Мол, какие глупости… кто ныне будет вспоминать о временах былых…

– Вам мало не хватило, чтобы достичь успеха вашей сестры, фрау Агны…

Сестра? А… А кем я полагала тетушку Фелицию? Нет, родственницей дальней, это верно, но вот… сестра… родная…

– Она не спешила предавать это родство огласке, верно? Почему?

– Потому что не хотела делиться.

– Чем?

– Всем, – тетушка дернула плечиком. – Она с детства меня терпеть не могла… всегда самая лучшая… одаренная… талантливая… умная… а я так… существую исключительно для того, чтобы ей было кем покомандовать… Агна обожала играть с людьми. А на мне училась.

Чай подали. Темный поднос. Заварочный чайник с трещинкой и пухлая мягкая кукла, почти съехавшая с него. В юбках куклы прятались мелкие разномастные чашки. Позвякивали ложки.

– Было время, когда я верила ей… хотела стать такой, как она… не понимала, что Агна второй себя не потерпит рядом. Нет, она получала удовольствие, показывая, что я, конечно, неплоха, но она – много лучше… всегда вторая… везде вторая… школа? Это пустяки… знаете, с детства у меня не было ничего моего… игрушки? Те, что остались от нее… платья? Зачем мне новые, если Агна носит свои аккуратно… подруги… стоило появиться кому-то, кто обращал внимание на меня,и тут же возникала Агна во всем своем великолепии. И мои подруги быстро забывали обо мне… мужчины… – грустный смешок.

О да, о мужчинах, полагаю, и упоминать не стоит.