Мертвец

Я рванул в большой дом, но мать меня, конечно, опередила.

Глава 2

Чума

Пошагал в сторону парка. Там бюстик. Бюстичек. Какому-то Петрову. Кто он — никто не знает. Вроде как врач. Перелил раненым кровь, а сам умер. А ему бюстик.

В парке есть несколько скамеек, а в самом конце стол, на нём я и устроился. Стол чистый, пьянь больничная за ним не сидит, тут морг недалеко, настроение не то.

Я расположился на скамеечке, достал тетрадь и ручку.

Должно было быть так.

«Ещё про Сеньку, моего брата.

Сенька ищет метеорит. Его у нас тут почти все ищут, Сенька тоже. Метеорит упал сто лет назад. Моя прапрабабушка видела, как он падал. А Секацкий знал, куда он упал.

Это был странный метеорит, не такой, как, например, Тунгусский. Ни взрыва, ни землетрясения, ни цунами, ничего подобного. Полоса по небу, и всё. Поэтому некоторые считают, что это была летающая тарелка. Корабль пришельцев, потерпевший катастрофу.

Пришельцев не бывает, я в них не верю. Но многие думают, что инопланетяне на самом деле есть. Приезжают сюда с экспедициями, ходят по лесу с железными загогулинами, только чернику топчут. А некоторые считают, что они в провалах скрываются.

Ждут. Хотя мне лично кажется, что это мэр специально слухи про пришельцев распространяет. Да, пришельцы, да, тарелка, да, пока не нашли, но в апреле видели, как их дружбаны прилетали собирать ценные обломки. Мэра можно понять, у него три магазина и конкуренция с Озеровым, а пришельцеискатели всю жрачку возле вокзала покупают, как раз где мэровская «Калинка».

А вообще у нас в пришельцев никто тоже не верит. Потому что в метеорит верят. Метеорит лучше пришельцев. Если это на самом деле тарелка, то её непременно заберут фээсбэшники. Вон в Пискарёве мальчишки откопали тарелку, так её уже на следующий день забрали (шутка). А на метеориты государству плевать пока. И при этом они очень дорого стоят. Если продать метеорит, то можно купить квартиру в Костроме...»

А получилось так.

«У нас ищут метеорит. В Пискарёве чуть не откопали тарелку. Мой брат её тоже видел».

И всё. Кучу времени просидел — а не так.

Со стороны железки послышался гудок. «Костромич». В смысле поезд Кострома — Свеча, бессмысленный и беспощадный. Я закрыл тетрадь, аккуратно свернул её в трубку, надел резинку, спрятал в карман.

Забавно. Вот только я упомянул Кострому, и как раз поезд в Кострому пошёл. Наверное, это хороший знак, ну, такое совпадение.

Поезд ещё продудел, он опаздывал почти на пятнадцать минут, хорошо хоть не на час. Пора было уже. Мне в смысле. Я побежал к травматологии.

Отец сидел на крыльце, на ступеньках, курил. С отцом ничего не случилось.

Серьёзного.

Вчера было так. Зазвонил звонок, я бросил книжку про Хорхе и подземные танки и рванул в большой дом. Матери уже не было. Быстро.

Я выскочил на улицу. Дверь в сарай открыта. Прохладно, несмотря на июнь. Мать расталкивала «ижак». «Ижак» у нас старый, ему уже тридцать лет, а может и больше, завести его — всё равно что двигатель вечный изобрести. Ухищряться надо. Мать ухищрялась, пинала стартёр, дёргала газ. Слишком шибко дёргала, свечи уже забрызгались, так что все её старания теперь были бессмысленны. Но она всё равно пинала и дёргала.

Что случилось-то? — спросил я.

Мать пинала и дёргала, пинала и дёргала.

Может, скажешь всё-таки?!

Авария, — ответила мать. — Они упали. Отец руку ожёг.

Сильно?

Не знаю...

Так не заведётся. — Я осторожно её оттеснил. — Давай я.

Я выключил зажигание, прочихал цилиндры, толкнул стартёр.

А остальные? С остальными как?

Мать промолчала. Я пнул стартёр ещё раз, резко, с протягом. Мотоцикл завёлся. Мы выкатили его на улицу, мать села за руль, я устроился у неё за спиной.

«Ижак» выл и дребезжал, скорость держалась совсем никакая, а до больницы было пять километров, её специально строили далеко, в реликтовой кедровой роще. Так что добирались мы долго. И тряско — задние амортизаторы протекли давно, а поршни в них стёрлись, так что ехать мне приходилось почти стоя. Я вообще сомневался, что эта колымага способна куда-либо добраться, лучше бы я пешком, пешком срезать можно.

Но мы доехали.

Возле приёмного покоя стояла новенькая «скорая», под большим тополем на боку блестела разорванным баком «хонда», видно, кто из городских навернулся. Или проезжие, с трассы. На крыльце курил круглый бритый парень, я его не знал.

Мать прислонила «ижак» к стене и вошла, я за ней, но меня остановили на вахте, а её пропустили. Я вернулся на улицу. Надо было ждать. Я стал ждать. Где-то музыка играла, жужжала бензопила, на станции лязгал товарняк, вечер как вечер. А я ждал. Мне казалось, что с отцом ничего страшного не случилось, день не такой, не день для страшного...

Потом показалась мать. Она улыбалась. А глаза красные.

— Ну что? — спросил я.

Хотя я уже понял, что всё в порядке. Убедился. Что на самом деле ничего непоправимого не произошло.

Плечо вывихнул, — ответила мать. — Ну и током ударило. Недели две полежит. Ну и потом...