Мертвяк

Та легонько вскрикнула. Ее будто придавил тяжелый взгляд Кувалды. Тот зашел в клетку, взял Лену за руку и всадил в предплечье заряд инъектора.

— Нет! Оставь! — крикнула Настя.

Кувалда насмешливо посмотрел на Настю и погладил шею обмякшей Лены.

— Оставь ее! Ты, негодяй, оставь! Она же ребенок!

— У, егоза, распалилась, — закурлыкал Кувалда, легко взвалил Лену на плечо и направился к выходу.

— Что же ты за нелюдь? — крикнула Настя. — Ну, пожалуйста, оставь ее! Умоляю. Возьми меня вместо нее! Ну какая тебе разница?

— Никакой, — Кувалда обернулся и с насмешкой оглядел Настю, наслаждаясь ее порывом.

— Значит, договорились? Берешь меня? Она же маленькая. Ребенок.

— Все вы там будете. Еще успеешь. — Кувалда сплюнул и вышел тяжелой походкой.

Настя вдруг поняла, что ей больше не для кого держаться. Волна горя перехлестнула через край. Нет у нее сил. Не смогла защитить Лену. Не может ничего… Все вокруг заходило ходуном. Настя оперлась о стену. Свет мерк. Она упала на пол, потеряв сознание…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

У убийц и маньяков обычно необычайно сильно развит инстинкт самосохранения. Для них нет ничего важнее собственной шкуры, нет лучше друга и страшнее врага, чем смерть. Они, панически боясь ее, как бы пытаются ее умилостивить, принося ей жертвы. Они становятся сообщниками смерти, неосознанно вымаливая у нее снисхождения. Самые кровавые маньяки — просто переполненные страхами и комплексами ничтожества. С Мертвяком все было иначе. Не он служил смерти, а она ему. Он никогда не боялся смерти, не трясся за свою шкуру.

Странная, извилистая кривая — вот что такое была его судьба. Успехи на научном поприще. Цепь преступлений. Тюрьмы. Побеги…

Когда под его пальцами хрустнула шея той, первой женщины, Мертвяк понял, что теперь он и все остальное общество по разные стороны, между ними — великая непреодолимая стена. Он перешел Рубикон, и ничто не вернет его обратно. Он освободился от великого множества оков, которыми сковывало его общество. Получил возможность жить так, как он хочет. Не оглядываясь, не обращая внимания ни на что и ни на кого. Он получил жутковатую свободу, которой никто не может воспользоваться сполна. Но он мог.

Везде, где он появлялся, он ломал судьбы, губил жизни, опрокидывал сложившиеся отношения. Он мог быть хитрым, гибким или жестко-неуступчивым, мог быть дипломатом или дуболомом. Все это игра — он любил играть. Он без труда менял внешность, примерял разные характеры. Но кем бы он ни казался, он считал себя — и был на самом деле — повелителем страха.

Мертвяк не привык подчиняться ничему и никому, никакой силе. Отсидев несколько лет в колониях различных режимов, он принципиально не принимал воровских законов. Ему было глубоко плевать и на администрацию, и на воров. Он никому никогда не отдал бы того ощущения свободы, которое захлестнуло его, когда он смотрел на труп своей первой жертвы. Иногда он отступал по тем или иным обстоятельствам, хитрил, мог даже и пойти на попятный, но лишь затем, чтобы в конце концов выйти из схватки победителем и заставить врагов сильно пожалеть о том, что имели глупость связаться с ним. Двум зекам в Тувинской колонии непонимание того, кто перед ними, стоило жизни. Не оценил Мертвяка и следующий после Чумного «смотрящий» на той зоне. Потащил его сдуру на разбор и почему-то решил, что ничего не стоит сломать забуревшего «мужика». И тогда Мертвяк посоветовал «смотрящему» подработать петухом (то есть пассивным гомосексуалистом). Присутствующие, на миг онемев от такого кощунства, решили, что Мертвяк свихнулся и подписал себе смертный приговор. «Мужик», который говорит такие слова пахану, — сумасшедший и не жилец на этом свете. Но на ножи его поставить не удалось. «Смотрящий» — туберкулезный в татуировках с ног до головы вор, упокоился со свернутой шеей. Двум «гладиаторам»-телохранителям повезло чуть больше — они выжили, хотя чувствовали себя так, будто по ним проехался асфальтоукладчик. А Мертвяк в тот же вечер сорвался в бега. Ушел лесами, зная, что брать живым его вряд ли будут.

Его травили, как дичь. Милиция и розыскники внутренних войск делом своим владели знатно, им не впервой было ловить беглого зека. Они знали повадки беглых, их маршруты, привычки. Но они плохо знали Мертвяка. Он шел самыми тяжелыми путями, выбирал дороги, по которым не ходил никто. Никто и не прошел бы, кроме него. Но даже невероятная сила и энергия не спасли его. Он погибал, обессиленный, с наспех перевязанной рукой, из которой выковырял автоматную пулю посланную ему напоследок конвойниками. Он понимал, что умирает.

И как судьбой предначертано было Глебу набрести на Лесовика, так черная судьба Мертвяка привела его к Мастеру.

Мертвяк не терял сознания. Он чувствовал, как чьи-то руки поднимают его, несут куда-то. Его внесли в теплое помещение, рядом потрескивал очаг, но огонь не мог согреть изможденное, обескровленное тело.

— Не выживет, Мастер, — слышал он чьи-то голоса в стороне.

— Выживет. Такие выживают.