Мёртвое

Музы уменьшались, возвращались в свои исходные размеры и разбегались прочь, и кустарник теперь кишел животными, которые были людьми, но очистились. Они свистели и пищали, зная, что он рядом, но не заботясь, не благодаря и не прощая его – примиряясь и с даром, и с проклятием того, что он сперва даровал, а потом забрал. Джозеф и Рейчел, глядя за этим отступлением во все глаза, сновали туда-сюда, будто могли что-то выиграть от возвращения невинности в дикую природу.

Первые лучи рассвета заиграли на блестящей чешуе, и взгляд глаз, которые остались без век и никогда больше не моргнут со звуком блоп-плоп, задержался на Джейкобе. Очень осторожно взяв рыбу в руки, он опустил ее в пруд, где она и исчезла.

«Конец, – говорил папа, – может быть яростным, кровавым или утонченным, но важно, чтобы цели были достигнуты, а каждое действие – резонировало. И никаких намеков на сиквелы. Конец – делу венец».

– Вы никогда не узнаете, как мне жаль, – сказал он брату и сестре.

Боясь теперь его прикосновения, Рейчел отодвигалась все дальше и дальше.

Будь с нами, попросила она.

– Тебя здесь нет, Рейчел. И никогда не было.

Мы знаем, что тебе нужно, сказал Джозеф, пытаясь совладать со своим страхом. И когда-нибудь ты увидишь нас снова. Послушай меня, Третий, маленький ты придурок, мы еще встретимся с тобой. Мы найдем тебя. Вот увидишь! Мы тебя найдем!

Он обнял сестру – и, без ангельского хора в качестве сопровождения и без рычания алчущих демонов, Джозеф и Рейчел рассеялись, исчезли в лучах рассвета, ухмыляясь ему на прощание.

Его брат и сестра были мертвы.

– Надеюсь, найдете, – тихо сказал Джейкоб.

Бывают такие мгновения, что длятся очень долго, но все еще – недостаточно долго.

Мать подошла к нему в ореоле из запаха ее цветов, облаченная в свой запачканный землей фермерский комбинезон, и он был несказанно счастлив видеть ее именно такой. Не казалось ли ему, что и она сама выглядела гораздо счастливее, чем прежде, что улыбка таилась в уголках ее рта? Она подошла к нему и положила руки ему на плечи.

– Спасибо, – сказал он.

– Ты нашел нас?

– Да.

– И готов потерять нас?

– Да… но благодаря тебе я готов и к большему.

Тогда мама действительно улыбнулась – лучезарной улыбкой, на которую, как он всегда знал, только она во всем мире и была способна. Улыбкой, полной удовлетворения и веры.

– Это хорошо. Я рада. – Она поцеловала его в щеку, и он зарыдал, схватившись за грудь, понимая, что никогда больше не обнимет ее и даже сейчас – не может. – Мы любили тебя. Всегда. И твоей вины здесь нет.

– Ты простишь меня? – спросил он, в последний раз вдыхая запах садов.

Но она уже ушла.

Осталось встретиться только с отцом.

Папа украдкой появился из быстро удаляющихся теней, сам – как будто персонаж одной из своих книг. Он был высок и худ, а взгляд его оставался далеким и непроницаемым. Его ноги увивали ленты пишущей машинки. В рассветном воздухе послышалось несколько одиноких щелчков клавиш – но не более; его история подошла к концу.

Джейкоб стоял перед отцом. Сколько раз в своем обычном отчаянии он умолял об этой расплате? Как часто он мечтал и требовал, чтобы отец вернулся к нему вот так, обвиняя его в каждом из ужасов? Ночами, после перечитывания старых рукописей и сопоставления этих сюжетов со своими собственными, Джейкоб брался за фотоальбом, надеясь, что снова услышит его голос – пусть даже и ровно тот же, что велел ему не мешать работать. История Элизабет, юной убийцы с топором, закончилась все же не на исписанных страницах, но ее мораль осталась прежней. Папа выразил ее в одном коротком посвящении: иногда вещи случаются просто так – иных причин нет.

И с этими словами снизошло отпущение грехов. Не зазвучал похоронный орган, не потянулись из земли скрюченные руки мертвецов. Ни преступления, ни наказания, ни новые проклятья не ждут его? Джейкоб не знал.

Айзек Омут выступил вперед и сказал:

– В этом нет твоей вины.

– Есть.

– Не больше, чем моей собственной.