Мертвое море

Сакс снова начал хохотать, и теперь в его смехе было еще меньше веселья, чем прежде. Больше похоже на гогот сумасшедшего: то высокий и глухой, словно звучащий в пустой комнате, смех, то низкое и зловещее хихиканье.

— Ублюдки! Засранцы. Гребаные куски дерьма, — ругался он. — За кого вы меня принимаете, тупицы? Разве не видите, что я вас раскусил, я знаю, что вы затеваете? Вы уже не ждете темноты, вы просто ждете возможности, любой возможности. Любого шанса прикончить меня. О, я по глазам вашим вижу. Отлично вижу.

Кук и Фабрини переглянулись и поняли друг друга без слов: без сомнений, Сакс был на грани нервного срыва.

Менхаус какое-то время смотрел себе под ноги, потом спросил:

— Зачем нам убивать тебя, Сакс? Господи, ты же нам нужен. Ты единственный, кто может вытащить нас отсюда, единственный, у кого есть хоть какой-то морской опыт. Если ты не спасешь наши задницы, никто не спасет.

— Ага.

Подобные слова, произнесенные кем-то другим, вызвали бы у Сакса вспышку ярости, но в Менхаусе было что-то безобидное, можно даже сказать братское. Сложно было представить, что этот здоровый весельчак может кому-то навредить. Такие типы обожают детей и маленьких зверушек.

Менхаус словно прочитал его мысли:

— Я не жестокий человек, Сакс. Редко выхожу победителем из драк, часто вообще стараюсь в них не влезать. Просто не могу причинять кому-то боль. Не мое это. Поэтому, если я говорю, что не позволю никому тебе навредить, можешь мне поверить. Если дело дойдет до этого, я предупрежу тебя и поддержу.

У Фабрини, с его примитивным интеллектом, был такой вид, будто ему влепили пощечину.

— Ты чего это, Менхаус? С катушек съехал? Он же псих.

— Заткнись, Фабрини, или богом клянусь, я тебя прикончу, — прорычал Сакс. Его голос будто наэлектризовали, мышцы на шее напряглись, глаза вылезли из орбит, на виске пульсировала вена, лицо побагровело.

— То, что я сказал… — начал было Менхаус, стараясь смягчить конфликт.

— Я хочу верить в то, что ты сказал, — произнес Сакс. — Ты не представляешь, как я хочу в это верить. Но я не знаю, просто не знаю: либо ты очень честный, либо очень скользкий. Не знаю какой.

Менхаус тяжело дышал.

— Я говорю серьезно, Сакс. Абсолютно серьезно.

Сакс посмотрел на него сверху вниз, словно пытаясь разглядеть доказательства лжи, но ничего не обнаружил.

— Ну, раз серьезно, тогда подойди ко мне.

28

Джордж смотрел на мертвое, туманное море, и оно, казалось, тоже за ним наблюдало.

Если достаточно долго смотреть на пустынные водные просторы, то море начинает представляться не просто стихией, а живой, дышащей сущностью, чем-то разумным и расчетливым, гигантским злым разумом, с нечеловеческим терпением вынашивающим план твоей смерти.

А если говорить о море, на которое смотрел Джордж, такие мысли приходили очень быстро.

«Словно кто-то или что-то внушает их», — подумал Джордж, но он не собирался снова возвращаться к ним, на территорию дьявола, поэтому старался занять голову мыслями о еде, выпивке или сигаретах. Он готов был душу продать за банку пива.

Продолжая смотреть на море, Джордж вдруг заметил тень, мелькнувшую во мгле. Он сглотнул, понимая, что галлюцинирует: такое уже было с ним раньше. Если достаточно долго вглядываться в грязный туман, начинает мерещиться всякое: и то, что ты мечтал бы увидеть, и то, на что не хотел бы смотреть. Такова природа тумана, клубящегося, словно пар над кипящим котлом, но более медленного, более густого, похожего на свернувшееся молоко.

Снова намек на движение.

Джордж посмотрел на Сольца и Кушинга. Они спали, как и Гослинг: была смена Джорджа. А что ему сказал старший помощник? «Постоянно перемещай взгляд, Джордж. Не смотри ни на что слишком долго, иначе начнешь видеть то, чего нет». Гослинг был совершенно серьезен, когда говорил это, в его глазах не было ни малейшей искорки веселья. За свою жизнь он немало времени провел на часах и знал, какие странные вещи могут порой привидеться.

Джордж снова заметил движение и покачал головой. Господи, а сигарета была бы очень кстати. Сигарета и чашка горячего кофе. Они привели бы мысли в порядок.

Джордж ненадолго прикрыл глаза, а затем окинул взглядом плот: трое мужчин, спящих под пологом, и сам Джордж, дежурящий у входа, за которым клубится и манит к себе туман.

«Если понадоблюсь, — сказал Гослинг, — разбуди меня, понял?»

Гослинг. Курица-наседка.

Джордж заставил себя отвести взгляд от тумана и стал изучать воду. От нее, зловонной, затянутой гниющей пленкой, состоящей, казалось, в равных пропорциях из ила, слизи и разлагающейся органической материи, шел пар. Время от времени она подрагивала, как желе, словно под воздействием подводных течений. На поверхности плавали покрытые розовой тиной островки узловатых водорослей.

От тумана несло холодом и сыростью, но само море было теплым, как грязевая ванна, и странно манящим.

В тумане снова что-то шевельнулось, но, когда Джордж поднял глаза, оно уже исчезло.