Мертвые души

On the present occasion, however, he looked neither at chin nor at any other feature, but at once donned his flower-embroidered slippers of morroco leather (the kind of slippers in which, thanks to the Russian love for a dressing-gowned existence, the town of Torzhok does such a huge trade), and, clad only in a meagre shirt, so far forgot his elderliness and dignity as to cut a couple of capers after the fashion of a Scottish highlander - alighting neatly, each time, on the flat of his heels.	Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьянные сапоги с резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок, благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
Only when he had done that did he proceed to business. Planting himself before his dispatch-box, he rubbed his hands with a satisfaction worthy of an incorruptible rural magistrate when adjourning for luncheon; after which he extracted from the receptacle a bundle of papers.	Потом в ту же минуту приступил к делу: перед шкатулкой потер руки с таким же удовольствием, как потирает их выехавший на следствие неподкупный земский суд, подходящий к закуске, и тот же час вынул из нее бумаги.
These he had decided not to deposit with a lawyer, for the reason that he would hasten matters, as well as save expense, by himself framing and fair-copying the necessary deeds of indenture; and since he was thoroughly acquainted with the necessary terminology, he proceeded to inscribe in large characters the date, and then in smaller ones, his name and rank.	Ему хотелось поскорее кончить всё, не откладывая в долгий ящик. Сам решился он сочинить крепости, написать и переписать, чтоб не платить ничего подьячим. Форменный порядок был ему совершенно известен; бойко выставил он большими буквами: тысяча восемьсот такого-то года, потом вслед за тем мелкими: я, помещик такой-то, и всё, что следует.
By two o'clock the whole was finished, and as he looked at the sheets of names representing bygone peasants who had ploughed, worked at handicrafts, cheated their masters, fetched, carried, and got drunk (though SOME of them may have behaved well), there came over him a strange, unaccountable sensation.	В два часа готово было всё. Когда взглянул он потом на эти листики, на мужиков, которые, точно, были когда-то мужиками, работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали бар, а может быть, и просто были хорошими мужиками, то какое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им.
To his eye each list of names seemed to possess a character of its own; and even individual peasants therein seemed to have taken on certain qualities peculiar to themselves.	Каждая из записочек как будто имела какой-то особенный характер, и чрез то как будто бы самые мужики получали свой собственный характер.
For instance, to the majority of Madame Korobotchka's serfs there were appended nicknames and other additions; Plushkin's list was distinguished by a conciseness of exposition which had led to certain of the items being represented merely by Christian name, patronymic, and a couple of dots; and Sobakevitch's list was remarkable for its amplitude and circumstantiality, in that not a single peasant had such of his peculiar characteristics omitted as that the deceased had been "excellent at joinery," or "sober and ready to pay attention to his work."	Мужики, принадлежавшие Коробочке, все почти были с придатками и прозвищами. Записка Плюшкина отличалась краткостию в слоге: часто были выставлены только начальные слова имен и отчеств, и потом две точки. Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностию: ни одно из похвальных качеств мужика не было пропущено: об одном было сказано "хороший столяр", к другому приписано было "смыслит и хмельного не берет".
Also, in Sobakevitch's list there was recorded who had been the father and the mother of each of the deceased, and how those parents had behaved themselves. Only against the name of a certain Thedotov was there inscribed: "Father unknown, Mother the maidservant Kapitolina, Morals and Honesty good."	Означено было также обстоятельно, кто отец, и кто мать, и какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: "отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не вор".