Мертвые души. Том 3

Знакомый нам господский, об одном этаже, дом глянул на нашего героя свежевыкрашенным своим фасадом, с которого была соскоблена давешняя, лупившаяся и опадавшая крупными чешуями старая краска, на место которой ровным и толстым слоем легли белила, укрывавшие все недавно бывшие тут трещины и изъяны. На украшенном деревянным портиком крыльце, таком же свежевыкрашенном и сиявшим белизною, спал в кресле сморенный духотою сам Варвар Николаевич, одетый в ночной свой халат тот, что он так и не сменил поутру, из чего следовало простое умозаключение о том, что он никого не ждал сегодня к обеду, видимо посему и волосы у него на голове были всклокочены, и явно нуждались в участии расчёски. Трубка, с длинным черешневым мундштуком, выскользнувши из пальцев, лежала тут же у обутых в мягкие кавказские сапоги ног его, пуская кверху струйки пахучего, неостывшего ещё дыма, а губы выводили некую мелодию, в которой мешалось всё лучшее, что можно было позаимствовать у храпа с громким всхлипыванием.

Пребывание Варвара Николаевича на самом солнцепеке, в сей жаркий полуденный час, без сомнения вызвано было необыкновенным усердием сего замечательного сельского хозяина и похвальным его желанием участвовать в хозяйственной жизни своего имения, с тем чтобы, упаси Господи, ни один возок с сеном ненароком, «заблудившись», не забежал бы куда ненадобно. Но видать сие похвальное усердие и упомянутая уж нами выше жаркая духота утомили нашего хозяина сверх всякой меры, так что ни скрып, ни грохот подъехавшего к крыльцу экипажа, не в силах были нарушить, этот вызванный праведными трудами сон. И лишь когда Чичиков, соскочивши с коляски и взошедши на крыльцо, принялся трясти его за плечо, Варвар Николаевич разлепил не отошедшие ещё от бывших в них сновидений глаза, оторопело глядя на странного и непонятно за каким делом дергавшего его за полу халата, господина. А затем, наконец—то признавши в нём Павла Ивановича, выкликнул нечто радостное, чего и разобрать было нельзя и подхватившись с кресел, бросился к тому на шею с объятиями.

— Ну вот! Наконец—то! Наконец—то! А ведь я, старая голова, не чаял уж с тобою и свидеться более, — говорил он, перемежая слова свои поцелуями, коими осыпал обе щеки Павла Ивановича, — думал, что сгинул ты навеки, а где тебя сыскать и ума не приложишь! Ведь у нас на Руси человек ровно иголка в стоге сена – пропал и поминай, как звали!

При сих словах Варвар Николаевич, приостановясь ещё раз облобызал Чичикова в пухлую щёку, на что и тот ответствовал не менее горячим и звонким поцелуем.

— Ну, как ты, душа моя? Каковы дела твои? Что хорошего в жизни твоей, что дурного? Всё должен ты будешь обсказать мне потому, как люблю я тебя больше жизни, — говорил Вишнепокромов, ласково приобнимая Чичикова за плечи.

— Многое, многое довелось перенесть мне во всё то время, что мы с вами не виделись, любезный мой Варвар Николаевич. Ведь даже не далее, как о вчерашнем вечере под угрозою, можно сказать, было пребывание вашего покорного слуги на самом белом свете. Потому как нацелено было ружье, заряженное смертоносною пулею, в самою грудь мою. Да не каким—нибудь разбойником душегубом, а вашим же братом – просвещённым помещиком. Так что, признаться, всякое случалось при кочевой—то моей жизни, о чём и говорить не хочется. Но многое и из хорошего со мною приключилось тоже. Такового, что наполняет радостью всё моё существо, вселяя надежду на лучший удел, с чем я и связываю всю будущность свою… Так что о многом придётся нам перетолковать с вами, Варвар Николаевич, на досуге, — отвечал Чичиков снова обнявши Вишнепокромова и сказавши при этом:

– Ах, как я рад! Как рад! Точно в дом родной воротился, — с чем они и проследовали под кров того самого, столь нравившегося Чичикову дома, пребывание в котором словно бы успокаивало расстроенные его нервы и поселяло в душе нашего героя покой, о чём, собственно мы уж имели случай упомянуть во второй части нашей поэмы.

В комнатах, куда прошли наши герои, был разлит прохладный полумрак, точно бы настоянный на пропитавшем всё вокруг яблочном духе, что памятен был Чичикову ещё с прошлого года. По стенам висели всё те же кинжалы с саблями, да знакомые уж Павлу Ивановичу изображения собак и лошадей в тонких золочёных рамках, всё та же герань стояла по окнам и всё те же плетёные половики дорожками лежали на полу. Так что, казалось бы, ничто не изменилось здесь за минувшее время, и Чичиков ещё раз подумал про себя:

«Господи, как же тут покойно и как хорошо!..»

Однако время было уже вполне обеденное и Варвар Николаевич, распорядившись насчет багажа и экипажа, отправил гостя в отведённые ему покои с тем, чтобы тот успел обустроиться и привесть себя в порядок в оставшийся до обеду срок, а сам же призвавши повара принялся давать ему какие надобно указания, на что повар согласно кивал обряженною в колпак белою головою.

— А в отношении ужина сделаешь вот как…— сказал Варвар Николаевич, зашептавши повару что—то в его приплюснутое колпаком ухо, на что тот радостно и охотно снова отозвался киваниями.