Мертвые канарейки не поют

Входя в офис Барковского в центре города, она чувствовала, что волнуется. Потому что или сейчас, или никогда. Бросив на себя взгляд в большое зеркало, висевшее в приемной, Рита осталась довольна тем, что увидела.

Но все зависело от того, останется ли доволен Барковский-старший.

Она надела то же самое платье, в котором была в тот памятный вечер, когда прибыла на семейный сабантуй, а на шее у нее покачивался – на починенной цепочке – бабушкин янтарный кулон.

Эффектная секретарша поинтересовалась причиной ее визита, а Рита, посмотрев в потолок, увидела большое свежее пятно: наверняка наспех заделанную дырку от выстрела.

– Мне не назначено, однако я уверена, что Лев Георгиевич уделит мне пару минут, – произнесла она и добавила: – Скажите, что его желает видеть Ритка-маргаритка.

Секретарша явно удивилась, однако кодовое слово возымело действие, и Риту буквально через минуту проводили по коридору к стеклянной двери, за которой располагался кабинет Барковского.

Тот, облаченный, как водится, в элегантный, на этот раз темный, костюм-тройку, встретил ее на пороге.

– Можешь идти, Линочка, – велел он секретарше, и Рита заметила плотоядную ухмылку на лице Барковского.

Когда дверь закрылась, он, сверкая изумрудными глазами, сказал:

– А на тебе те же шмотки, что и в тот вечер. Или ты всегда ходишь в одном и том же?

– А вы, Лев Георгиевич, имеете в виду, что на те деньги, которые вы отвалили мне за мое изнасилование, я могу скупить половину местного вещевого рынка? – произнесла с вызовом Рита.

Пройдясь по просторному кабинету, она остановилась около огромного стола и, усевшись на него, закинула ногу на ногу.

А затем с вызовом посмотрела на Барковского.

Тот, облизывая губы, сказал:

– А знаешь, я ведь знал, что ты меня навестишь. Гоша, конечно же, поведал мне о вашем разговоре. Один звонок, и твоего папашку выпустили под подписку о невыезде…

Перекидывая ногу на ногу в другую сторону, Рита заявила:

– Ну да, вы ведь у нас не только насильник, но еще и серый кардинал. Стоит вам звякнуть прокурору или судье, и все тип-топ.

Барковский, подходя к ней, усмехнулся:

– Ну что, право же, за выражения, Ритка-маргаритка! Насильник…

Его рука легла ей на коленку. Рита на мгновение закрыла глаза, стараясь унять внезапную дрожь. Ее взгляд упал на массивное малахитовое пресс-папье, которое покоилось на столе.

Если таким шибануть Барковского по лбу, то мало не покажется. Но что это даст?

Речь шла о судьбе ее отца, поэтому она не имеет права давать задний ход. И тем более поддаваться влиянию сиюминутных аффектов.

Хотя мысль о малахитовом пресс-папье ее немного успокаивала.

– Насильник, - произнесла она с нажимом. – А как еще прикажете вас величать? Вы ведь заманиваете к себе на дачу недалеких девственниц и, опоив их какой-то гадостью, жестоко насилуете, так, Лев Георгиевич?

Ухмыляясь, Барковский продолжал лапать ее коленку, явно желая запустить руку и в другие места, но Рита, перекинув ногу на ногу в обратном направлении, смахнула его ладонь.

– Смотрю, тебя заводят грязные разговоры, Ритка-маргаритка? – произнес тот. – Иначе ведь не пришла бы. Тебе что, понравилось? Ты что, еще хочешь?

Рита, глядя ему прямо в глаза, заявила:

– Вы ведь редкостный скот, Лев Георгиевич. Почему вы это делаете?

Барковский, стоя уже вплотную к ней, так, что она ощущала аромат его дорогущей туалетной воды, прохрипел:

– Потому что люблю трахать таких, как ты, Ритка-маргаритка. Но не просто трахать, а насиловать. Такой уж я горячий мужчина. Только не говори, что тебе не понравилось. Ведь вижу, что понравилось. Ты ведь, задрав хвост, снова ко мне прибежала за очередной порцией секса. Может, прямо здесь этим и займемся?

Он навалился на нее, но Рита, готовая к подобному повороту событий, легонько ударила его коленкой под дых. Лев Георгиевич отпрянул и обиженно заявил:

– Эй, ты что делаешь?

– Это вас нужно спросить, Лев Георгиевич. Вы что, только что пытались изнасиловать меня на своем письменном столе в собственном офисе? Вы часто так поступаете?

Барковский, усмехнувшись, сказал:

– Вижу, тебе нравится играть в роковую женщину и недотрогу, Ритка-маргаритка. Что же, это только больше распаляет. Ну что, давай я тебя трахну?

Рита, чувствуя, что начинает успокаиваться, сказала:

– Трахнете, Лев Георгиевич – как и тогда, у вас на семейном сабантуе, в тайной комнате на вашей даче? То есть против моей воли, одурманенную каким-то наркотиком, с руками, скованными наручниками?

Барковский, снова надвигаясь на нее, ответил:

– Нравится же тебе говорить об этом, как я вижу. Ну, если хочешь, так и сделаем. Опять тебе руки наручниками зафиксирую, а потом изнасилую. Ведь тебе именно этого хочется? Вижу, что хочется! Всем вам, бабам, только такого и надо…

– Даже вашей матушке хотелось? – произнесла Рита, проворно спуская ноги на пол с другой стороны стола, который стал преградой между ней и распаленным Барковским.

– Моя матушка тут при чем? – спросил тот, тяжело дыша, а Рита сказала: