Мертвые мухи зла

«Знакомые все лица…» — подумал Званцев, обводя глазами присутствующих. Храм Александра Невского на рю Дарю и всегда-то казался просторным, если не огромным, но тесно бывало, сегодня же и протиснуться к заупокойному кресту невозможно: стояли, как, бывало, на Марсовом: плечо к плечу. На солее увидел генерала Миллера, тот был до похищения Кутепова его заместителем. Теперь командовал. Все же протолкался, поставил свечку и, перехватив взгляд Миллера, — понял, что следует выйти и обождать. Потеря случилась огромная. Пусть Кутепов и проспал ГПУ, попался в сети, ничтоже сумняшеся принял агентов Москвы, поверил им — все равно: боевой, прославленный генерал, на нем держалось все. Миллер послабее будет…

— Капитан… — Миллер в цивильном, надевает шляпу на ходу. Лицо гладкое, усы вразлет, кончики, как и всегда, закручены в ниточку. Но странно: держатся стрелочки, не валятся, хотя и тоню-юсенькие… — Я как раз собрался телефонировать… Вы мне нужны. Вот мой автомобиль, сядемте и поговоримте.

Адъютанта (он же шофер, эдакий гвардейский хлыщ) отослал, на заднем сиденье просторно, у Миллера американский «кадиллак», шикарная машина.

— Итак… — глаза глубоко посажены, зрачков не видно, — мы с вами прошли Крым, отступление, ад… Я верю вам, Владимир Николаевич, и это не пустые слова. Когда-то наступит будущее. Тот, кто не думает о будущем, уже проиграл. Кратко: мы делали ставку на непредрешенческую позицию, на Учредилку. Наивные мечты… У нас нет идеологии, и это правда, кто бы что ни говорил — о верности, долге, чести и прочем. Да-с… — пожевал губами, желаете курить? Хорошо… (Званцев отрицательно покачал головой — это понравилось.) Между тем настанет время, когда наши преемники окажутся в вакууме. Что мы сможем предложить русскому народу? Я думал над этим давно, и знаете — почему? Потому что народ наш рано или поздно освободится от большевиков. И вот тогда…

— Когда это будет, Евгений Карлович… — не выдержал Званцев. — Мы с вами не доживем…

— И не надо! — оживился Миллер. — Ей-богу, вы — чудак! При чем тут мы с вами? Просто мы с вами обязаны обеспечить будущее. Да, работать для будущего трудно. Невозможно даже. Человек так устроен, что живет только сегодняшним днем. Мы ведь православные… А вот, возьмите, большевики. Атеисты. А ведь и те живут только сегодняшним днем. Остальное — сладкие грезы. Вымысел. И это большая-большая ошибка, мой друг…

Он говорил долго. Его речь сводилась к тому, что русские по своей природе — ведомый, но не ведущий народ, ведомым же всегда и безусловно требуется вожак, вождь. Сегодня он есть — извращенный и омерзительный палач (на этом месте я замерз и медленно-медленно, вдумчиво перечитал еще раз. Да-а… Ничего себе. Как это я сказал там, в Большом доме? «Я верю товарищу Сталину»? Какой молодец… Здесь не то чтобы отчим, здесь сам Лаврентий Павлович, всемогущий Берия меня не спасет. Даже если и захочет. Но он не захочет. Однако страшно…). Не долг ли — дворянский и патриотический вернуть народ в истинное русло? «Православие, Самодержавие, Народность». Вот он, краеугольный камень, на котором будет построена новая идеология. И врата ада не одолеют ее. Ибо русский человек ждет не палача, но управителя, отца. А посему надобно соблюсти и монархические традиции, и Закон о престолонаследии, определить — кто где, кто за кем и так далее и тому подобное. Но самое главное заключается в том, что достоверных, проверенных сведений о гибели царской семьи нет, их никто не опубликовал, «останки» же, представленные следователем Соколовым, вызывают большое сомнение, ибо не подвергались экспертизе, в то же время со всех сторон, из разных источников приходят сообщения о том, что царская семья жива. Конечно, следует отбросить очевидные искажения — например, Анну Андерсен, коя выдает себя за великую княжну Анастасию, и прочих, всяких и разных, инспирируемых ГПУ (а кем же еще?), и вдумчиво, медленно войти в ситуацию и установить либо непреложный факт гибели семьи, либо вступить с нею в контакт. Если государь жив — он должен самолично, именным указом передать бразды правления старшему в роде либо поручить изменить закон о престолонаследии, а уж после этого указать избранника. Эмиграция же (монархическая, конечно), цивильная и военная, подчинится любому решению. Немаловажно и то, что он, Званцев, уже занимался этой проблемой когда-то, по поручению Кутепова.

— Что скажете, Владимир Николаевич? — заметно было, что генерал взволнован. — У вас остались связи в Москве?

— Ни единой, ваше превосходительство. Все утрачено.

— Хорошо, мы дадим. Мы понимаем: без помощи — акция провальная.

— Я даже не представляю, сколько понадобится денег… И как такую сумму нести через две, а то и три границы? А «окна»? А если они провалены? Я не о своей жизни пекусь. Только. Но и о деле, ваше превосходительство.

Миллер долго молчал, покачивая округлой головой, словно китайская статуэтка. Тронул усы, вздохнул, развел руками:

— Мы советовались. Никаких «окон». Поедете официально. Мы изготовим безукоризненные советские паспорта — заграничный и внутренний. Командировочное удостоверение. Деньги советские, настоящие. Возьмете столько, сколько сможете увезти. Лишь бы карманы не оттопыривались, засмеялся, — шучу по-стариковски. Главное: несколько бриллиантов, это всегда деньги, за треть цены сбудете без опаски. Признанный, проверенный большевистский способ: их курьеры везут сюда только бриллианты награбленные, отобранные… Как это? Конфискованные!

— А… в Москве?

— Дадим вам самые надежные явки. Их немного, но они — наша гордость. Проверены и перепроверены многажды. Особенно та, что в Останкино. Если что — вас узнают в лицо. На самый крайний случай, «Х» — позвоните по этим телефонам. В рабочее время. Или позже, домой. Спросите «Федора Алексеевича». Вам ответят: «Набирайте правильно». После звонка встреча через час, в магазине «Мюр и Мерилиз», у отдела, торгующего граммофонными пластинками. Чтобы вас смогли опознать — держите в руке бумажник. Магазин, внимания не привлечет…

— А первая явка? Кто это?

— Да-да, извините, увлекся. Первая — милиционер. А? Каково? Новые документы получите у милиционера. Не смущайтесь. Это мой бывший унтер-офицер.

Приложил платок к вдруг увлажнившимся глазам.

— Как ждут нас в России… Как ждут…

— Слушаюсь. — Званцев вдруг почувствовал волнение. Свидание с родиной… Это же счастье! Имение дядюшки неподалеку от Казани можно будет навестить. А почему нет? Такая редкостная удача… Дядюшка, прошлое, первая любовь…

Миллер подобрался:

— Когда сочтете, что все ясно и командировка окончена, — милости просим обратно. Надеюсь, — с самыми достоверными сведениями. Бог помочь вам, капитан…

Облобызались трижды, как некогда там. В России.

Уже на следующий день Званцев получил на конспиративной квартире РОВсоюза советские паспорта, несколько бриллиантов, деньги. В командировочном удостоверении стояло: «СССР. Государственный Эрмитаж. Дирекция. 25 мая 1937 года. № 14. Научный сотрудник отдела западно-европейской живописи тов. Гузаков Арнольд Анатольевич командируется: Франция-Париж-Лувр — для изучения соответствующих разделов и договоренности об организации выставок. Срок командировки: 26.05.37-1.06.37. Замдиректора по научной работе». Подпись, отметки о прибытии и убытии — все было выше всяких похвал. Паспорта были изготовлены столь тщательно, что Званцев успокоился окончательно. «Надо же… подумал, может быть, впервые после исхода в 20-м, — надо же… Как конкретно и как странно: СССР — не Россия. Не Зимний, а Эрмитаж. Не обитель царской семьи, пусть и покинутая, а музей для «трудящихся». В который они приходят поглазеть на житье-бытье своих исконных, коренных врагов государей русских. Как важно, как необходимо, чтобы быдло глазело и радовалось: стерли. Без остатка. И все, что ни есть под сводами бывшего дворца, — теперь наше. Что ж, пройдет время, и они осознают, что наше — это всего лишь ничье, и что страшнее ничего и быть не может, потому что общее оно и есть «общее»: в мерзком, свальном обладании женщиной или разрушительном необладании всем прочим…»