Мертвые мухи зла

«Восточная граница Франции, поезд замедляет ход, огни станции. Сейчас пройдут жандармы, проверка формальная, но там, у немцев… Там все по правде. Там Новый порядок и каждый пограничный наряд теперь — это люди гестапо. Где-то неподалеку (по масштабам галлов, конечно) городок Мезьер. Здесь родился славный поэт — Пайен: «…приходит время, мрак встает…» Первый раз в жизни оказался Званцев в подобной ситуации. Казалось, прежнее бытие отнюдь не готовило к шпионской работе, к борьбе — сын небогатых родителей, дворян из Луги, давно уже лишившихся и родового поместья неподалеку от Казани — по разделу досталось брату отца, и двухэтажного домика с мезонином — все пошло во время оно за долги, отец был жуир, прожигатель жизни, мать тихо сносила художества супруга единственно по великой к нему любви, — легко поступил в Первый кадетский корпус на Первой же, «Кадетской» линии Васильевского, окончил с отличием и выбрал не Специальные курсы Пажеского корпуса (отец все же был генерал, приняли бы), а Московское Александровское училище — по стопам отца. Кто не тянул юнкерской лямки, не прошел сквозь «цук» — неуставные отношения, унижения и издевательства, — тот никогда не поймет армию, не сможет стать настоящим офицером. Из училища вышел по Первому разряду, имел право в гвардию, но выбрал фронт, окопы, должность сначала взводного, а через неделю — по гибели в бою ротного командира — сам сделался ротным, самым молодым, наверное…

Еще через неделю атаковал немцев, взял в плен гаубицу и прислугу в полном составе, за что и был высочайше пожалован Святым Георгием четвертого класса, или «степени». Шел предгрозовой 1916 год, немцы наступали безостановочно, ползли слухи об измене. Появились большевистские агитаторы, раздавали листовки: царь, царица и Распутин — служат Вильгельму, военный министр — изменник, всюду воруют и раздевают армию догола, она не способна противостоять врагу…

Другие, из числа «правых», обвиняли Ленина и его партию в национальной измене, в том, что фронт пропагандировался на деньги кайзера. Кричали, что «жиды распродают Россию жидам», что борьба бессмысленна, что надобно все менять. Когда долетел слух об убийстве Распутина — взял короткий отпуск и приехал сначала в Лугу, повидаться с родителями, а потом и в Петербург.

Отец ничего не понимал, пил и плакал пьяными легкими слезами, размазывая их по небритым щекам. Мать сидела за столом напротив и пыталась — когда отец отворачивался или подходил к буфету за новой порцией закуски — подменить штоф другим, с разбавленным напитком, но это удавалось плохо. Отец костенел, наливался и начинал орать, как некогда на плацу.

Вернулся в Петербург и решил развеяться. В ресторане «Селект», на Лиговке, увидел на эстраде худого, высокого молодого человека с декадентской прической, тот выбрасывал правую руку в зал и читал совершенно невероятные стихи: «…как вам не стыдно о представленных к Георгию Вычитывать из столбцов газет?! Знаете ли вы, бездарные, многие…» Поэт или артист (кем он там был?) звал пьющих и жующих к суду. Покаянию. Из зала свистели, швыряли тарелки, кто-то виртуозно ругался матом. И вдруг Званцев понял — пронзительно и ясно, — что война у немцев не будет выиграна; что потрясения, о которых все чаще и чаще говорили на фронте, стоят на пороге и итогом этих потрясений будет падение России в такую яму, из которой выхода не найдется никогда. Прямо из ресторана отправился на вокзал и уехал в свой полк. Но было уже поздно. Развал армии начался.

…И замотало раба Божьего Званцева по дорогам и весям Гражданской. Воевал против убийц и святотатцев, за созыв Учредительного собрания. За то, чтобы именно оно, несмотря на большевиков и вопреки им, решило, как жить русскому народу дальше. Республика? Пожалуйста! Монархия? Кто знает… Но в глубине души Званцев уверен был: война идет за то, чтобы восстановить на троне законного императора. Николая II. Когда же в 1918-м пополз слух о злодейском убийстве всей семьи — понял: краеугольный камень утрачен навсегда. Далее — позорный конец и еще более позорный исход.

И вот — на тебе. Оказывается, и для Миллера монархия не только корона, скипетр, орел двуглавый. Но идея. Она объединит всех.

…Поезд миновал границу. Беспокойно вспоминались немецкие пограничники: «Евреев нет? Евреям запрещено пересекать рейх транзитом». Надо же… Опять евреи. Званцев не сочувствовал идеям Союза русского народа, но не мог не обратить внимания на бесконечные еврейские фамилии, мелькающие в советских газетах: там, где дело касалось правительства, партии, профсоюзов — там эти фамилии возникали неудержимо… А Германия за окном летела тщательно распаханными полями, аккуратными домиками и крестьянами в черном; иногда маршировали штурмовики и что-то слаженно и истово пели. Все это было неинтересно.

Бывшая русская территория смотрелась приятней. Еще студентом побывал здесь однажды — пригласил знакомый поляк. Много спорили: поляк утверждал, что Польше и России не по пути. «Вспомни Пушкина! — кричал. — Даже он призывал раздавить нас!» Усмехался в ответ: «Куда вы без России?» Разошлись корабли в море. Ну и черт с ними. Пся косць…

Приближалась советская граница. Предстоял экзамен. Еще и еще раз проверил багаж: все на месте, ничего лишнего — так, скромный совслуж, обзаведшийся привычно-желанным заморским барахлом: бритва «золлинген», помазок, зубная щетка, фотоаппарат «кодак». Все «нормально», как они это называют. Бриллианты (в трусах, под резинкой) не мешали, Званцев даже не замечал валика у живота — вряд ли красные надумают раздеть догола…»