Мертвые мухи зла

Стал вспоминать, как говорит Феликс, когда волнуется. Вот! Акцент. Польский акцент! К примеру — так: «Товаржищ Юровски? Тутай Дзержински. Депешу може достаць?» И все! Разве засомневается Юровский? Ни в жизнь!

Как бы сказал командир «Дианы», капитан первого ранга Куртковский, преферанс плану сему…

Днем у ДОНа встретил Кудлякова, отвел вниз по переулку, остановились у забора, начал рассказывать о плане спасения. Кудляков слушал с нарастающим интересом, словно ребенок вечернюю сказку.

— Лихо… — кивнул. — Только не «достаць» — получить, а «пшиёнць» принять. А так все безупречно. Пока. На словах…

И почему-то заговорил о давней-давней России. Какие победы! Какие художники и писатели!.. Музыканты! А теперь? У рояля — товарищ Войков?

— А несправедливость?! — задорно выкрикнул Ильюхин.

— А сейчас ее нет? — усмехнулся Кудляков.

— Но есть надежда!

— И тогда она была… Крепостное право — пало. Бесконечная власть фабрикантов и заводчиков — тоже уменьшилась бы. Ты пойми: всякий хозяин в конечном счете заинтересован, чтобы работник отдавал все, но и получал много — чтобы ненависть не копить. К этому весь мир идет, и мы пришли бы раньше или позже.

— Во! И мы — для того же! Разве нет?

— Эх… — покачал головой. — Ты ведь не дурак, а говоришь глупости. То, что делаете вы, — дорога в никуда. Ваши дети и внуки поймут это.

— А… а твои?

— А я сгину, Ильюхин. Такие, как я, — честь истории. И мы погибаем — с надеждой, что нас поймут. Лет через сто… Не огорчайся. План хороший. Что с «перепиской»?

Рассказал о вчерашнем разговоре с царем. Кудляков слушал с таким восторгом, словно воплотились самые заветные его чаяния, сбылась мечта.

— Счастливый ты… — улыбнулся грустно. — Я государя видел только издали… Я сопровождал его в Чернигов в 1907 году. Было мне тогда двадцать лет, я только начинал — в филерской службе… Ладно. Почерк установить просто. Иди в Совет и проверь дела комиссариата продовольствия. Это Войков сочиняет. Ты не сомневайся…

Через пять минут, убедившись, что Юровский отсутствует, вошел, постучавшись, в комнату княжон. Они встретили его радостными возгласами, Мария подбежала и вдруг застыла — совсем рядом. Ильюхину показалось — на секунду, на мгновение, что она хочет броситься ему на шею. Но стесняется взглядов сестер.

— Барышни… — поднял руки, — я вам искренне рад, это чистая правда. Только тише, тише… Здесь и стены слушают и слышат… Не дай бог… А ведь если что — вам… трудно станет…

Хотел сказать — «плохо», но в последний момент передумал. Зачем пугать…

— Ваш… батюшка… Здесь ли? — А ведь как легко, как свободно выговаривает Кудляков «государь». Вот, не выговаривается. Пока.

Открылась дверь, появился Николай. Он тоже обрадовался.

— Хорошо, что вы пришли. Я написал ответ. Собственно, не совсем я… Но я диктовал. Я ответил, что… В общем — я вполне нейтрально описал дом и так далее. Сказал и о том, что мы окружены ворами — пусть знают, пусть! И я косвенно дал понять, что без наших слуг и приближенных мы никуда не уйдем! Во-первых, они не должны нас считать хамами, равными им во всем! Во-вторых, отступать надобно постепенно! Не сразу же отказываться от светлой мысли о свободе? Наше письмо должно вызвать доверие, но не должно стать аргументом!

Ильюхин слушал, вглядываясь в стареющее, помятое лицо собеседника, и ловил себя на неправдоподобной мысли: партийные пропагандисты называли этого человека безмозглым, идиотом, дураком и неучем, но — видит Бог! — это ведь совершенно не так! Не так… И что? Разве там, в Москве, вождям не все равно — кого убивать? Они с равным удовольствием, или пусть — безразличием, убьют и умного и глупого, потому что за их спинами не должен остаться ни прежний дом, ни прежний хозяин. Потому что сначала — до основанья…

— Вы все сделали правильно. Я постараюсь бывать у вас каждый день. Чтобы обсудить следующие письма и ответы на них.

Ушел, наклонив голову коротко и резко. Однажды видел в Кронштадте: господа офицеры так здороваются и прощаются со «шпаками». Называется «офицерский поклон».

А царь просто поклонился, самым что ни на есть штатским образом. И дочери подняли ладошки и помахали вслед, словно он был уходящим поездом…

На следующий день просмотрел делопроизводство комиссариата продовольствия. Аккуратно, не привлекая внимания. Причину сочинил наипростейшую: задержан купец, поставщик продовольствия, подозревается в шпионстве. Знал: никому и в голову не придет докладывать о такой чепухе Петру Войкову. А его бумаги попадались часто. Были и собственноручно им написанные. Но сколько ни вглядывался Ильюхин в аккуратные, продолговато-округлые буковки — к определенному выводу так и не пришел. То ли дождик, то ли снег… Черт его знает! Вроде бы по-французски эти буковки выглядели несколько по-другому. Не так, как в распоряжениях об отпуске сахара, ветчины, красной рыбы и икры.

Обо всем рассказал Кудлякову, тот задумался.