Мертвые мухи зла

— Сережа… — Медведев едва не плакал. — Мир, мир, мир! Пойдем-зальем. У меня старая полбутылка «смирновки», а?

— В другой раз.

На улице оглянулся и внимательно посмотрел на забор. Крепкое сооружение… Вот, загонят нас всех за такой забор и будут рассказывать, как хорошо нам всем живется… Однако.

Признаки близкого фронта становились все заметнее. По Вознесенскому нестройно вышагивали роты, двигались обозы, но более всего была заметна нарастающая суета совслужащих. Они переносили и перевозили пачки деловых бумаг и документов, нервно переговаривались о чем-то, третьего дня возле Волжско-Камского банка, в котором заседал Уралсовет, услышал Ильюхин злобную реплику прохожего: «Нажрались, захребетники, а теперь как крысы разбегаются!» По должности следовало Ильюхину пресечь подобный выпад и контрика арестовать, но сделал вид, что ничего не слышит. Была горькая правда в этих гадких словах…

Направился к театру. Еще накануне Лукоянов попросил непременно быть на «диалоге» (так выразился) с «двойниками». Сказал, пряча глаза:

— Малейшая неувязка — и нам всем карачун. Но не это главное. Хорошее дело погубим.

Ильюхин не удержался, спросил, подавляя готовую вот-вот прорваться злость:

— Чем же оно хорошее, товарищ Федор? Разве можно губить безвинных только лишь ради спасения многих? Оно, конечно, так, может быть, но ведь безвинные эти должны пойти на смерть осознанно, во имя общего нашего дела, революции нашей! А не обманом. Не прав я?

И Лукоянов на этот раз взгляда не отвел.

— Прав. Только как иначе? Мы — люди государственные. У нас — приказ. Как быть?

— По совести, думаю… — произнес без напора. — Я в том смысле, что надо дело сделать, а способ мы уж как-нибудь найдем?

Лукоянов нервно рассмеялся.

— Наивный ты, Ильюхин… А когда царских слуг ни за что ни про что порешил? О чем мечталось, а, матрос? — Взгляд его сделался тяжелым, непримиримым. — А когда Таньку, полюбовницу свою? Или, к примеру, секретного нашего работника с бородавками? Я уж молчу, Ильюхин, но ты чего-то заговорил не по делу…

«Знают, все знают…» — неслось в голове, но почему-то без малейшего страха. Догадался: раз сразу не воспользовались — значит, выжидают. Ладно.

— Человек меняется, Федор. Все меняется, становится другим. И я другим стал…

И снова прищурил глаз Лукоянов.

— Из-за Марии Николавны, я думаю? Да ты не ярись, сведения верные…

«Все же этот гад Медведев не угомонился… Убью!» — Лицо налилось, губы прыгнули, Лукоянов заметил и улыбнулся.

— Ладно. Сердцу не прикажешь. Враг, друг — а сердце — оно позвало, и ты пошел… Нет. Не Медведев это. Ты, Ильюхин, еще слабо владеешь азами оперработы, и твой наставник Кудляков не слишком тебя образовал. Но это я так, чтобы ты не задавался. Юровский ни о чем этом пока не знает. И будем надеяться, ладно? И успевать…

Что можно было возразить этому проницательному и умному?

— Ладно, — сказал примирительно, но понял: жизни остается, пока дело делается. А потом… Эх!

Пришли в театр, в той же самой комнате чинно сидели на стульях двойники и тихо переговаривались о чем-то. Зоя стояла у окна и нервно курила папироску.

«Войков, поди, снабдил… — подумал Ильюхин. — Снабженец хренов…» Но вслух ничего не сказал.

— Внимание, коллеги… — Зоя погасила окурок о каблук. — От вас требуется сочувствие, послушание и сугубое молчание. Рот не открывать ни при каких обстоятельствах! Кто бы и о чем бы вас ни спросил — вы, молча и не мигая и глаз не отводя, смотрите и молчите!

— К примеру, я — мигаю все время… — тихо сказала одна из девиц, «Мария Николаевна».

— Я — о максимально возможном. Но если кто-то мигает — это ничего. Прошу вас… — Она повернулась к Лукоянову.

— Товарищи… — начал тот и поправился: — Господа, конечно, вы уж извините великодушно, я оговорился. Семейство купеческое никак не может обозначаться большевистским словцом… Ладно. Вам уже показали кино?

— Никак нет, — отозвался тот, кто напоминал Николая.

— Прошу!.. — позвал Лукоянов, и в открывшуюся дверь внесли кинопроектор на треноге, около него засуетился некто в рыжем пиджаке, второй, одетый более скромно, повесил на гвоздик небольшой полотняный экран. Окна занавесили, застрекотал аппарат, и на экране появилась…

…семья Николая Второго. Вот он сам сидит за столом и весело обсуждает что-то со своей царственной супругой, вот дочери — они элегантно танцуют какой-то медленный танец, а вот и наследник — он играет с собакой. Эту или похожую Ильюхин видел многажды в комнате княжон…

Отодвинули портьеры, зажгли свет.

— Н-да… — почесал в затылке глава семейства и повернулся к домочадцам. — Вот это — да-а…

— Как на картинках! — захлопала в ладоши одна из дочерей.

— Мое платье и бриллианты как-то бедны… — капризно оттопырила нижнюю губу супруга, а мальчик высоко подпрыгнул и закричал:

— Когда можно будет — я в классе расскажу, и все сдохнут от зависти!

— Расскажешь… — удовлетворенно кивнул Лукоянов. — Господа, нам требуется не просто послушание — сопереживание требуется. Вы ничего не играете, вы жи-ве-те, понятно? Мы доверяем вам, вы доверяете нам. И дело сделано.