Мертвые мухи зла

Ильюхин уже терял контроль над собой и откровенно искал взгляд Марии. Так хотелось успокоить, ободрить ее… «При мне ничего дурного с тобой не случится!» — кричали его полыхающие безумием и любовью глаза. Юровский заметил, но понял по-своему:

— У вас несварение желудка, товарищ Ильюхин?

«Вот, сволочь… Все увидел и — не дай бог — понял, догадался, и первое для такого нехристя дело — унизить, растоптать… Дать бы ему сейчас в рыло — от души, да ведь нельзя. Ее погублю, и вообще — все погублю. А я ведь не трус…»

— Николай Александрович, во избежание ненужных сцен и затягивания диспозиции я буду обращаться только к вам. Итак…

Осторожно вошли Баскаков и Острожский. Они были возбуждены и узников увидели не сразу — одежда была не слишком привычна, особенно — на княжнах. Простые юбки, белые кофточки…

А когда увидели и поняли — у Ильюхина возникло ощущение, что сейчас, сию минуту оба отнюдь не по-офицерски, скорее, чисто по-дамски грохнутся в обморок.

И это увидел Юровский.

— Вот… — сказал, прищурив глаза. — Вот, Николай Александрович, смотрите, как изменились времена… Бывало, эти два офицера вашего бывшего флота кричали вам «ура» и в воздух чего-то там бросали, а теперь… Теперь они все поняли и искренне, со слезой и революционной молитвой товарищу Ленину служат нашей общей революции!

— Это… Это подло! — зарыдала Мария.

— Верно, — согласился Юровский, — верно, Мария Николаевна. Только все дело в том, что не мы совершили подлость.

— Я не удивляюсь… — обронила Александра. — Он… Они… Они скоро весь мир подомнут под себя. Мы знаем это…

— Революция-с… — осклабился Медведев.

— Теперь о деле. Покажите все, все без исключения ваши драгоценности! — крикнул Юровский. — О том, что у вас в лифах платьев зашиты бриллианты, мы тоже известны! Давайте по-хорошему…

— Вы… отберете? — глухо прозвучал голос Николая.

— Они ничего не отберут! Ваше величество! У вас еще есть верные вам люди! — Баскаков и Острожский встали перед узниками с револьверами в руках. — Юровский! Маски сброшены! Убирайтесь отсюда! Или мы начнем стрелять! — Губы Острожского прыгали, он едва не плакал, Баскаков внешне оставался спокойным, но мгновенно разлившаяся по лицу белизна выдавала и его состояние.

«А ловко, ловко он их… купил… — с тоской и мукой подумал Ильюхин. — Вот и нет двоих, и осталось нас всего-ничего… И Мария теперь меня возненавидит, я ведь не вступился, не проявил сочувствия…»

Юровский взглянул на офицеров с некоторым даже сожалением.

— Читал… У господина Горького: безумству, мол, храбрых мы чего-то там даже и споем… Стреляйте, чего же вы? — Оглянулся, мгновенно возникла охрана ДОНа, человек десять, лица каменные.

— Увести, — приказал. — Но прежде знайте: заговор ваш раскрыт, и не сегодня — так завтра вы мне выложите имена и адреса всех соучастников. И не надейтесь. На снисхождение…

Ильюхин понял: сорвалось. Чего там… Разве что чудо Господь совершит.

— Вы станете действовать силой? — спросила Татьяна.

— Если вы будете упорствовать… — Юровский пожал плечами.

Мария подошла к Юровскому вплотную. Ильюхин стоял рядом с Юровским, отступив полшага.

— Зачем вам это? — спросила тихо. — Вы скоро, очень скоро убьете нас всех, — она смотрела не на Юровского — Ильюхину в глаза она смотрела, — и тогда вы распорете лифы наших платьев и заберете наши драгоценности…

Александра Федоровна начала медленно заваливаться, Николай успел подхватить ее обмякшее тело.

— Какая жестокость… — только и произнес.

— Вы можете идти, — сказал Юровский уже в спину удаляющемуся семейству. — Не вам талдычить о жестокости. Вы царствовали двадцать три года и убили двадцать пять тысяч человек! За триста лет правления ваши предки не убили столько!

Николай оглянулся, лицо его было белым, глаза полыхали яростью.

— В те триста лет вам не позволяли жить в столицах и губернских городах! А я… Я проявил слабость, да-да, слабость — и вот результат! Меня предупреждали… Меня предупреждали…

Юровский победно посмотрел на присутствующих:

— Какое ничтожество… И как прав Владимир Ильич! Их место в земле. На три метра вглубь…

Ночью нашел Кудлякова на «ЯК»1. Перед бывшим жандармом стояла непочатая бутылка водки и стакан.

— Хочешь?

Отрицательно покачал головой, спросил, заранее зная ответ:

— Они в Ивановской? В спецкамере?

— Там… Может, выпьешь? Я хотел, но не могу один.

— Я не стану пить. Мы можем… помочь?

Кудляков встал, прошелся по комнате, прижался лбом к стеклу.

— Не можем. Утром их расстреляют.

— Тогда… Давай в тюрьму? Нас пустят.

Кудляков вздохнул:

— Где твоя классовая ненависть, парень… Хороший ты человек, вот что… Нас пустят. Но начальник тюрьмы немедленно уведомит Лукоянова. Тот не скроет… Спасти мы их не можем. Юровский все рассчитал верно и поймал их на лебедей. Я думаю — он догадывается о том, что с Романовыми назревает нечто ему неведомое. И на всякий случай решил поубавить ряды врагов. И угадал. Ты вот что… — Подошел, положил руку на плечо.

В прошлом, там, в другой жизни офицеры этого никогда не делали. Что ж… В этой жизни и в самом деле все равны.