Мертвые мухи зла

— Ильюхин… Я думаю, что письма семье передает Деревенко, доктор… А пишет — член Уралсовета Дидковский. Понимаешь, Войков тоже знает французский язык, но он — шпак. А Дидковский — офицер. В письмах есть военные подробности, верно?

— А доказательства?

— Я видел, как в кабинет Юровского заходил именно Дидковский. Ему в Чека нечего делать. Я видел, как Юровский встретился с Деревенко на своей «ЯК». Я видел, как после этого Деревенко направился в ДОН и вошел в него… Мало?

— Ты прав.

— А если я прав — намекни императору, что доктор Деревенко завербованный агент Чека. Чтобы они там не откровенничали с ним. Это очень важно…

Из Москвы вернулся Голощекин. У него было озабоченное лицо, глаза бегали, он все время щипал себя за бородку и вздыхал. Собрались в кабинете Юровского. Кудляков отсутствовал, Лукоянов стоял у окна, Ильюхин устроился на подоконнике. Войков, Белобородов и Дидковский сидели вокруг стола Юровского, как школьники на уроке.

— Товарищи… — глухо начал Голощекин, — в Москве всё понимают: и щекотливость нашего положения, и шаткость легенды о нашем самовластье и придури. Да, мы ненавидим Романовых, но мы обязаны были бы подчиниться любому решению СНК и ВЦИКа. Я объяснил, что организовать суд над семейкой это чушь. Я доказал, что отпустить их восвояси или даже обменять — чушь. Я убедил и товарища Ленина, и товарища Свердлова. Мы все возьмем на себя. Они останутся незапятнанными.

— А Дзержинский? — спросил Лукоянов, напрягшись.

— А что… Дзержинский? — повторил Голощекин с усмешечкой. — Его расхождения с Владимиром Ильичом по Брестскому миру — печальный факт. Его принадлежность к левым — тем более. И что?

— Он — Предвэчека, — не уступал Лукоянов.

— Ну… Он высказался в том смысле, что есть догмы, а есть и прямая выгода. Но он никого не убедил. Погромщиков мы ликвидируем. И если что ответим за это…

Когда все ушли, Юровский подошел к Ильюхину.

— Мы расстреляли этих… помощничков сдуру.

— Сдуру… расстреляли? — не удержался Ильюхин.

— Нет. Это они сдуру стали нам помогать. Москва когда-то решила… Ты не сожалеешь об них?

— Нет.

— Хорошо. Ступай в ДОН. Объясни этому старому идиоту, что он должен немедленно бежать. Немедленно! Так и скажи. Сибирцы и чехи рядом. Другое дело, что им всем на царишку глубоко наплевать — на самом деле. Но мы пропагандируем, что его хотят спасти, знамя опять же, то-се…

Кудляков догнал на Вознесенском. С колокольни собора гулко доносился погребальный звон. Должно быть, только что отпели кого-то…

Рассказал. Кудляков стиснул зубы, застонал, сжал кулаки.

— Если эта чертовка Зоя и Авдеев — тоже вешали нам макароны, тогда я поздравляю Юровского. Он почти выявил нас всех и сыграет на дезинформации и неразберихе. Концов не сыщешь.

Вгляделся в лицо Ильюхина, в глаза.

— Если ты со… мною — мы действуем, как договорились. На разработку нового плана нет ни времени, ни людей…

— Я согласен на все. Верь, Кудляков: если придется умереть — я сделаю это не хуже тебя.

— Я все знаю, парень. Время бешеное, все смешалось, сместилось… Но любовь — она никогда не перестает… Ты не ярись и ничего не объясняй, ладно? А фраза твоя — о смерти, — понимаешь, ты повторил слова князя Болконского.

— Да? А… кто он? Из ваших?

Улыбнулся, помахал рукой:

— Иди в ДОН. Торопись.

— Пойдемте в столовую… — Николай остановился на пороге и посмотрел на дочерей. Они молчали, Ильюхин вдруг подумал, что дело — табак, потому что выглядят эти четыре девушки, словно покойницы в гробах: белые, глаз не видно, губы исчезли. И она, она… И рта не откроешь, хотя… Зачем теперь слова?

Вошли в столовую, царь тщательно притворил за собою дверь и еще одну в коридор, а потом и ту, через которую ходил на кухню. Подошел к зеркалу у камина, поправил усы.

— Я внимательно слушаю…

Ильюхин завел руки за спину и оперся о стол. Было такое ощущение, что пол более не держит, в голове гудело.

— Николай Александрович… — начал мучительно, слова ворочались во рту, словно булыжники. — Поймите правильно и будьте сдержанны… Ваш врач…

— Деревенко… — одними губами проговорил Николай.

— Он.

— Я догадывался… Ему приказали…

— Да.

— Я знал… И не только потому, что вы… помогли понять. Я сам все понял. Эти письма — провокация.

— Да. Доктор — агент Юровского. Вы обязаны это знать. Но требую: дочерям и супруге — ни слова!

— Конечно, не беспокойтесь. Скажите прямо: у вас еще есть… надежда? На наше спасение?

— Почти никакой. Говорю прямо — вы человек военный.

Царь сжал виски.

— Но мальчик… сын… И дочери, дочери… Это ужас.

— Мы пытаемся. Все, что сможем, — сделаем. Верьте.

— Верю. Я должен идти. Они там… догадываются. Я обязан успокоить.

— Скажите, что… наш разговор связан с… драгоценностями. Что может быть — их удастся спасти. Но это бо-оль-шой секрет…

Николай вымученно улыбнулся:

— Спасибо. Я так и скажу.

Ушел медленно, твердо ставя ступни, так ходят пьяные, когда желают обмануть домашних.

«У товарища Ленина нет детей… — подумал равнодушно. — Но если бы были — я бы от души пожелал ему побывать в шкуре его главного врага… Впрочем, глупости это. Ерунда. Нашим вождям ничего такого не грозит… А жаль».