Мертвые мухи зла

Снял с гвоздя кобуру с маузером, надел на ремень, затянул.

— Вели все яйца, которые в корзине, незамедлительно сварить. Вели Харитонову. Мне особенно приятно будет, если яйца эти приготовит царский кухмейстер, а?

И подмигнул.

Ильюхин отправился исполнять. Харитонова нашел на кухне. Он что-то готовил в окружении княжон. Ильюхин увидел Марию и застыл. Язык присох к небу, в голове стало мутно.

— …плохо? — донеслось, будто из подвала. Встряхнулся, словно собака, выбравшаяся из воды, заставил себя улыбнуться:

— Благодарствуйте, я здоров. Я, собственно, к Ивану Михайловичу… Не отводя глаз от лица Марии, протянул корзину с монастырским подношением. — Комендант распорядился сварить.

— Пять или десять? — с деловым видом осведомился Харитонов, но Ильюхин не ответил. Теперь — от волнения, должно быть, он засмотрелся на бородавку с длинными-длинными волосами. Она украшала правую скулу повара.

— Так сколько же сварить? — повторил Харитонов.

— Приказано — все, — равнодушно сообщил Ильюхин и вдруг услышал смех: Ольга, Татьяна и Анастасия заливались хохотом.

— Он… он — что же… их… все… все… съест? — давилась Анастасия. От смеха она стала еще меньше и еще толще — так показалось Ильюхину. Татьяна вытирала слезы и была очень некрасива, просто очень. Ольга отвернулась, ее плечи подрагивали, значит — допек их товарищ Яков.

Мария не смеялась. Она грустно смотрела на Ильюхина и вдруг подошла и взяла корзину из его рук, повернулась к Харитонову:

— Иван Михайлович, сделайте, пожалуйста, как просят…

Харитонов мелко закивал:

— Да… Да-да, ваше… Мария Николаевна. Да! Через двадцать минут всё будет готово!

В дверях Ильюхин остановился:

— Спасибо, Марья Николаевна.

…Через двадцать минут он принес сваренные вкрутую яйца в кабинет. Юровский поднял глаза:

— Возьми хлеб и соль. Выезжаем через десять минут…

Спрашивать «куда» было бессмысленно. Да и зачем?

От ДОНа отъехали в десять утра, на Вознесенском и в переулке пусто, обыватели еще спят. Пролетка покачивалась на рытвинах, Юровский умело поводил вожжами, прицокивал и понукал чалую кобылу: «Ну-ка, Зойка, телись-двигайся…»

«И эта — Зоя… — с вдруг вспыхнувшей тоской подумал Ильюхин. Никакого тебе спасения. Одни Зои…»

Ехали минут пятнадцать, потом повернули направо, к Верх-Исетскому заводу, вскоре множество невысоких труб обозначило его присутствие…

А вот и две церковки белые появились, потом — черные избы, они по всей Руси одинаковые, и Ильюхин особого внимания на них не обратил. Дальше дорога пошла полями, изящно изгибаясь среди травы и посевов, потом въехали в лес. Был он смешанный: просматривались сосны и ели, вдоль дороги росли белоствольные березы. Ветер шумел в кронах, стало вдруг спокойно, а на душе даже и ласково, вольно, словно вдруг сбросил и с плеч и с души весь скорбный груз недавнего…

И еще час или немного больше скрипела пролетка на светлой дороге, потом Юровский прицокнул, потянул вожжу, и лошадь свернула в чащу. Здесь тоже была дорога, узкая, почти незаметная, но Яков Михайлович правил уверенно и вскоре чалую остановил. Огляделся, удовлетворенно хмыкнул:

— Здесь.

Ильюхин спрыгнул, размялся:

— Что «здесь», Яков Михайлович?

Ухмыльнулся:

— Нравишься ты мне, Ильюхин… Всю дорогу — ни слова! Молодец! Хрустнул пальцами. — Дорога эта ведет к Исетскому озеру. На его краю деревня. Называется — Коптяки. Крестьяне-рыболовы испокон веку ловили и коптили рыбу. Понял? Дальше. В этих местах множество заброшенных закопушек. Шахт, если по-понятному. Всяких. Есть и по десять сажен. Вот эта… Подошел к ограде из старых кольев, Ильюхин — следом. — Видишь? Глубокая?

— Смотря для чего…

По спине пополз холодок, мгновенно превратившийся в ледяную струйку. Всё понял, догадался, точнее… Прятать будет здесь. Трупы. Трупы будет складывать. Складировать, как говаривал боцман Полищук на крейсере «Диана»…

Только — чьи? Настоящие? Подложные? Не скажет ведь…

— А ты как думаешь?

Взгляд — совсем бездонный. Глаза ушли на затылок — две черных дыры. Они наполнены льдом…

— Трупы?

— Я и говорю — ты не глуп. Да. Трупы. Больше вопросов не задавай. За это мероприятие я несу личную ответственность. И этим сказано всё. Ты мне только помогаешь. Ты согласен с таким распределением ролей?

«Нет. Не согласен. Выкуси. Но ведь не скажешь ему? Бесполезно, опасно, глупо, наконец…»

— Согласен.

— Загляни. Туда. Верующие христиане называют такие места преисподней…

Заглянул. Точно: сажен пять-шесть, самое малое. И холодом веет могильным.

Юровский подобрал твердый ком, бросил в ствол. Донесся звук, словно от удара камня в стекло.

— Там лед. Оно и к лучшему. Не испортятся… — И улыбнулся. Лучше бы он не делал этого. Ильюхину стало страшно. — Ты обойди местность, проверь, а я пока приготовлю завтрак. Или обед — какая разница? Мы, револьюционэры, не замечаем времени, потому что мы — самые счастливые люди на земле…

Отправился «проверять». Дурь… Тайга она и есть тайга.

В километре нашел озерцо, невольно подумал: «А если утопить?» Поднял голову — на другом берегу стояла Мария в светлом платье и… улыбалась.

— Ты… — крикнул, шалея. — Ты? Нет, это… Это…