Мертвые мухи зла

Вот оно: после каких-то очередных слов батюшки дьякон начинает приятным баритоном…

То самое и начинает, мог бы догадаться…

И понял бы тогда — чего она, несчастная, ждет… Они все, медленно-медленно, словно во сне, опускаются на колени.

— Со святыми упоко-ой, Христе, души ра-аб Твоих, и-де-е-же несть болезнь, ни печаль, ни-и воздыхани-е-е-е, но жизнь беско-неч-на-я… Сам Един еси безсмер-ртный, сотворивый и создавый челове-е-ека…

Она плакала. Тихо. Незаметно. И слезы оставляли две блестящих полоски на ее бледных щеках. Попятился к дверям и очутился у комендантской комнаты. Там, у окна, стояли Зоя и Кудляков.

— Зайди… — тихо сказала Зоя. — Их там отпевают?

— Да.

Кудляков потер виски, сказал безразличным голосом:

— А хорошо придумано, согласись, Сергей? У новых людей — несомненно, образовалось совершенно новое мышление, а?

Зоя приложила палец к губам.

— Послезавтра, ровно в полночь заводим «Романовых» в кладовку Ипатьева. Вещи оттуда уже вынесены, я позаботилась… Чтобы всё прошло без сучка — я их напою… чаем. Они будут сонные и заторможенные. А знаете — я убедила отца семейства отрастить точно такую же бороду и усы, как у… Понятно: привести в соответствие. Прически у женщин сделаны один к одному. Одежда — тоже.

— Одежда? — удивился Ильюхин. — А кто… тебе подсказал? Ты ведь сюда вроде бы и не ходила?

— Вроде бы… — усмехнулась. — Твоя, Ильюхин, задача: ровно без пятнадцати двенадцать всех угостить тем же чаем. Всех.

— Но они не станут пить! — возмутился. — Как я их заставлю?

— Не считай меня дурой, импотент несчастный!

Кудляков отвернулся, чтобы Ильюхин не заметил скабрезной усмешки.

— Ты придешь точно вовремя, с доктором в белом халате. По приказу Военного комиссара Урала товарища Шаи Голощекина доктор напоит охрану специальным лекарством от нервенности. Он объяснит: предстоит акция и чтобы нервы не сдали — ну, и так далее…

— Смелая ты… — удивился. — А если…

— Не будет «если». Всё предусмотрено. До встречи, импотент…

На улице Ильюхин спросил:

— Слышь, Кудляков, а что это за словцо мудреное? В ее голосе не было ни похвалы, ни уважения.

Кудляков рассмеялся.

— Эх, Ильюхин… Отношения с дамами-с — это тебе не бом-брам-стеньга. Это очень сложно. Она обвинила тебя в том, что ты… отказался, понял?

— Ну… дура… — Сплюнул. — Сказала бы по-русски…

Следующий день, пятнадцатое июля 1918 года, пролетел незаметно. Отправляли жен и родственников — многие торопились это сделать, понимая, что когда армия «розовых» встанет у ворот города — поздно будет, да и транспорт наверняка не найти.

— А ты своих отправляешь? — спросил Юровского.

— Дочь взрослая, сама решает… Она у меня молодая большевичка! произнес с гордостью. — Пацана… Конечно. И жену. А мама не поедет. Старая, предрассудки, опять же… Да я думаю — эти сволочи ее и не тронут? Что им в старухе?

— Но ведь эта старуха — мать цареубийцы? С их, конечно, точки зрения…

Вгляделся в лицо Ильюхина — подозрительно, остро, но тот смотрел так искренне и открыто, что яриться вроде бы было и ни к чему. Сказал раздумчиво-печально:

— Ведь надеесся на лучшее. Не все же у них потеряли человеческий облик…

Сразу же захотелось спросить: «А у нас?» Но понял, что это будет явно лишним.

— Какие указания, Яков Михайлович?

— От тебя ждем… — сказал серьезно. — К тебе ведь принесут шифровку или код от Свердлова. Так ведь договаривались? Какой там код?

Улыбнулся искренне.

— Вот получим — и узнаем. А допрежь времени… Не имею права!

— Вот и молодец. Правильно. Служим революции.

С утра шестнадцатого одолевала только одна мысль, одно желание поглощало все естество: пойти в ДОН и увидеть. Ее. Потому что — мало ли как сложится. Может — по плану спасения. А может — и совсем по другому плану.

В ДОН пошел, но сначала заглянул в Вознесенский собор. Шла обедня, народу было совсем немного — человек пять или шесть, одни женщины в черных платках; подумал с грустью: «Гибель вокруг и разрушение, а храм в час молитвы — пуст. Разуверился русский человек в Боге, сосредоточился только лишь на собственной персоне, а ведь без Бога — не до порога…»

Подошел ко кресту, священник вгляделся пристально:

— Ты исповедался, раб Божий? Чего-то я тебя раньше здесь и не видел?

— Не препятствуй, отче… — ответил тихо. — Ради умаления смертного греха или… Спасения — кто знает?

Удивленно покачал головой, но крест поцеловать дал.

— Благословите… — протянул руки — ладонь в ладонь — как когда-то научил батюшка в церковноприходской.

— Знаешь… — одобрил священник и, перекрестив, поцеловал в склоненную голову и положил руку в ладони Ильюхина.

Что ж… Облобызал руку священника. Может, в последний раз в жизни? Кто знает…

…В кабинет Юровского по одному заходили охранники смены — той самой, которой предстояло если не стрелять, то уж охранять страшное дело. Заходили и клали на стол револьверы. Пришли и нижние, «латыши», и тоже оружие сдали.

Заметив удивленный взгляд Ильюхина, Юровский объяснил:

— Допрежь времени нечего… А когда время придет — я им сам раздам…

— Мне сдать?