Мертвые пианисты

— Но я люблю автобусы, — удивилась Надя и отодвинула тарелку от Роминых пальцев.

— Значит, будем ездить вместе на автобусе.

— Да какой автобус, пешком можно гулять! — восторженно воскликнула крупнозубая Ромина мама. — Это же совсем рядом с вашим общежитием.

— Ну не так уж и рядом, — задумался Рома. — Километра два, наверное. А до Надиной консерватории и того больше.

— И ничего, нужно двигаться! Вы же молодые.

— Ну… каждый день проходить по четыре километра… в любую погоду. Не катит.

— Ромчик, ты же хотел спортом заняться!

— Ну… это совсем другое.

— Да разберутся ребята, — вмешался Ромин папа, расплываясь в мясистой верблюжьей улыбке. — Это уже мелочи. Главное для вас сейчас — школу хорошо закончить. Сдать нормально все эти ЕГЭ.

Это шутка

ЕГЭ сдали нормально. То есть Надя, конечно, не очень хорошо. Намного хуже, чем Рома. Но все-таки минимальные баллы для получения аттестата набрала. За счет вопросов, требующих исключительно запоминания. Единственное Надино орудие — безотказная память, напрочь лишенная синтеза, — вновь помогла выкарабкаться, как помогала на протяжении всех школьных лет.

На выпускном вечере Надя молча стояла в стороне. Неподвижно — даже не переминаясь с ноги на ногу. Смотрела в раскрытое окно школьного актового зала. В медленно наплывающий полумрак. Пахло сиренью и близким дождем. Вечер был теплым, но словно проколотым предчувствием осени. Вроде бы лето только зацвело, однако где-то глубоко внутри воздуха уже притаилось умирание.

К Наде постоянно подходила Ксюша Лебедева и подносила пластиковые стаканчики с тошнотворно сладким шипучим вином. При этом каждый раз что-то говорила заплетающимся винным голосом. Ксюшины слова лились перебродившими и газированными.

— Давай, когда ты станешь суууперизвестной, мы создадим супергруппу. Ты будешь тренькать на пианино, Лопатин на гитаре, а я… буду петь.

— Ты умеешь петь? — удивилась Надя.

— Не умею, но… ради такого случая научусь. И даже английский выучу. Правда. Чтобы наши песни понимали миллионы. Миллиааарды людей во всем мире.

— Хорошо. Это надо обдумать.

— Тут и обдумывать нечего. Чего ты не пьешь? Пей.

Надя отхлебывала каждый раз по глотку и ставила почти полный стакан на подоконник. В один ровный ряд с предыдущими.

А два дня назад Надя дала прощальный концерт в доме престарелых.

Все аплодировали не дольше, чем обычно. И не крепче, чем обычно, обнимали Надю после выступления. Вообще, первая часть послеконцертного вечера прошла по заведенному порядку. Разве что к благодарностям добавились пожелания и напутствия. Малиново-куперозная Наталья Сергеевна заявила Наде, что она чем-то похожа на ее Анечку в молодости и пожелала не забывать родителей вдалеке от дома. А Николай Игоревич пожелал не ударить в грязь лицом и, вообще, достойно представлять нашу Родину за рубежом.

После напутствий все заговорили о своем. На выцветшие от времени, уплывающие в далекое прошлое, но так и не отболевшие темы. Впрочем, боль уже давно была не острой. И даже не глухой. Она стала почти уютной, родимой. Привычно журчащим неторопливым ручьем бежала между фраз.

Но потом Галина Вениаминовна внезапно расплакалась и заявила, что они тут все умрут от тоски без Надиных концертов. А вслед за ней расплакалась и Наталья Сергеевна. Громко всхлипывала пять минут, размазывала рукавом слезы по куперозным щекам.

Маргарита Владимировна весь вечер молчала. Только под конец, перед самым Надиным уходом, тихо сказала:

— Наденька, будьте счастливы.

— Хорошо. Вы тоже будьте счастливы.

— Ну, о чем вы говорите… Мне уже счастья не будет. Самое последнее мое счастье уезжает вместе с вами.

И вот Надя лежит в своей комнате и смотрит в косые провалы темноты между мебелью. Рядом с кроватью стоит огромный блестящий чемодан (Рома принес неделю назад). Чемодан заполнен только на треть: вещей у Нади оказалось совсем немного.

Завтра в семь десять Надя проснется и поедет на вокзал, где встретится с Ромой. Вместе они отправятся на поезде в Омск, оттуда на самолете в Москву, а из Москвы — тоже на самолете — в Лондон. Ромины родители уже там, в Англии. Уже звонили Роме по скайпу.

Надя думает о своем прощальном концерте. Слушает в своей голове Маргариту Владимировну и других постояльцев. Думает, как все они медленно умрут в безучастной холодной тишине. В забвении. Среди сложенных друг на друга стульев из актового зала. И Надя будет виновата в их смерти.

Уснуть не получается долго. Надя ворочается и теребит искусанную до крови губу. Только к самому рассвету глаза медленно закрываются и тревожный, болезненно четкий сон втягивает Надю в себя.