Мертвые сраму не имут

– Откуда у вас такие инквизиторские наклонности? – спросил Михаил.

– Это папины шутки, – пояснила Маша. – Они там у себя в землеуправлении даже серьезные дела так обсуждали. Не со щелчками по лбу, конечно. Но все равно не без шуток.

Весь день прошел весело.

Они потом купали Любу, после чего Таня укатила коляску в свою спальню, и вскоре оттуда послышалась тихая колыбельная про волчка.

– А хотите, я покажу вам Таниного мужа? – таинственным полушепотом спросила вдруг Маша.

– У нее нет мужа, – сказал Михаил.

– Так не бывает. Раз есть ребенок, значит, есть и муж, – искренне и убежденно сказала Маша. – Она даже иногда с ним разговаривает. Достанет портрет, смотрит на него и о чем-то с ним разговаривает. Я как-то сидела в спальне, слышу, Таня с кем-то разговаривает. Я и подсмотрела. Только, чур, это под большим секретом! Согласны?

– Конечно, – кивнул Михаил. – Тем более что это никакая не тайна. Отец малышки – Павел Кольцов. Он был старшим адъютантом у генерала Ковалевского. Тайна в другом: Кольцов был в Париже, и это каким-то способом прошло мимо папы Тани полковника Щукина. Как я понял, он до сих пор не догадывается, кто отец Любы.

Маша стала на стул и, дотянувшись до верхушки буфета, достала небольшой бумажный сверток. Прислушалась: Таня все еще продолжала петь.

Спрыгнув со стула, Маша торопливо развернула сверток, и Михаил увидел портрет Павла Кольцова, написанный давним приятелем Тани, художником с Монмартра Максимом.

– Очень хороший художник, – сказал Михаил, отметив, что и в самом деле он схватил самое характерное для Кольцова: его проницательный, доверчивый и чем-то привораживающий взгляд.

Глядя на портрет, Михаил вспомнил, сколько самых разных эмоций связано с именем этого человека. Он искренне любил его, потом с такой же силой ненавидел, ревновал, мучился, желал его смерти и однажды едва сам не стал ее инициатором. Но все это ушло в давность. Время, как вода, смывает и уносит с собой все недостойное человека. Осталось одно-единственное желание: была бы такая возможность, встретился бы с ним, по-братски обнялся бы и во всем плохом повинился. Делить им нечего. Родину не разделишь, она все равно на всех одна.

И вдруг он подумал: еще месяц, а, возможно, даже неделю назад он совсем не так вспомнил бы о бывшем своем сослуживце. Последние события словно рассеяли какой-то туман, который окружал его на протяжении всех лет войны.

– Увидели? Все! Хватит! – и Маша снова торопливо завернула пакет и сверток вернула на место. Успела. В комнату вошла Таня, тихо сказала:

– Уснула.

Под вечер Михаил собрался уходить, но тут пришел Щукин. Он разделся, вошел в кухню, оглядел всех, спросил:

– Что так тихо?

– Люба спит.

– Я провел у вас почти целый день, – сказал Михаил. – Внучка у вас – чудо!

– Старались, – улыбнулся Щукин и обернулся к Тане: – Правда, Танюха?

Это было так необычно для Щукина: Уваров даже не помнил, когда он видел улыбающегося Николая Григорьевича. Даже шутки он произносил с мрачным выражением лица.

Таня подхватила шутку отца, вытянулась в струнку:

– Так точно, ваше превосходительство! Очень старались!

И все четверо засмеялись.

– Ну, и какие у вас планы на вечер? – спросил Щукин.

– К сожаленрию, я вынужден покинуть такую замечательную компанию, но очень не хочется обижать Котляревского. Он уже давно ждет. С вашего позволения, по возможности я буду навещать Любу. Мы с ней об этом условились.

– Мы тоже будем рады вас видеть, – сказал Щукин.

Маша выказала желание немного прогуляться и отправилась провожать Михаила.

Неторопливым шагом они прошли по узким улочкам, и они вывели их к Елисейским Полям. Здесь было зелено и тихо, ничто не отвлекало их. В разговоре Маша вновь вернулась к Кольцову:

– Знаете, после родов Таня очень изменилась. Я часто видела: положит его портрет и разговаривает с ним, разговаривает. И плачет. Я пыталась успокаивать ее: бесполезно. Однажды сказала мне: уеду в Марсель, там ходят пароходы в Россию, упрошу, чтоб взяли нас. Денег дам – возьмут. Я отговаривала ее, говорила ей: это бред, это невозможно, предлагала ей немного подлечить нервы. А она мне: все возможно. Я, говорит, не должна была рожать. Я не могу себе представить, что у Любы не будет отца. Она ведь когда-то спросит. Что я ей отвечу?

– Вы правы, Маша. Это, действительно, невозможно, – согласился Михаил. – Время лечит. Пройдет еще месяц, возможно, год, и все забудется. Больше того, встретит достойного человека и выйдет замуж.

– Вы думаете, любовь забывается? – спросила Маша.

– Все забывается. Вот и война. Мы все еще пока живем ею. Но постепенно она все удаляется от нас. Еще вчера я поддерживал Петра Николаевича Врангеля. А сегодня… сегодня я думаю: не нужна она. Столько крови, столько погибло людей. Пусть те, кто ее пережил, проживут свой срок в мире и счастье.

– Я читала в книгах: люди умирают, когда их разлучают с любимыми.

– Это в книгах, – возразил Михаил.