Мертвые сраму не имут

– Нет-нет, так бывает, – не согласилась Маша. – Вот я, если влюблюсь и выйду замуж, то навсегда. Таня, наверное, тоже такая. Я за нее боюсь. Мне кажется, она что-то задумала. Она или умрет, или наделает массу каких-то глупостей. Я ее как-то спросила: допустим, ты уедешь, тебе отца не жалко? Он уже старенький. А она сказала: конечно, жалко. Но он мужественный, он выживет. А я – нет. Я сказала ей: он тебе не простит. А она: если любит – простит. А потом, говорит, все может так быстро измениться, все помирятся – и белые, и красные. Нельзя же вечно жить со злобой в сердце.

– Согласен, нельзя. Но слишком серьезные противоречия раскололи Россию. Чтоб люди простили потери своих близких, должно пройти много времени. Может, не одно десятилетие. Вон война восемьсот двенадцатого. Какая кровавая была! Прошло больше ста лет, чтобы от нее в памяти остались только кивера, ментики, бравые гусары.

Они долго шли молча. Каждый думал о своем.

– Я боюсь за нее, – снова со вздохом повторила Маша.

– Понимаю. Но не вижу выхода.

Снова молчали.

– Я читала, большевики объявили амнистию всем, кто с ними воевал, – сказала Маша. – Обещают никого не преследовать, наказывать. Как думаете, станут возвращаться?

– Возвращаются.

Они остановились.

– И мы вернемся, – сказал Михаил. – Уже темнеет. Вам надо домой. Я вас провожу.

– Я сама. Вам до рю Гренель здесь совсем близко. Вы ведь, кажется, в посольской гостинице остановились?

– Да. Но мне еще неохота возвращаться. И расставаться с вами мне тоже не хочется.

– Мне тоже.

И они пошли обратно.

– Когда вы собираетесь в Лондон? – спросил Михаил.

– Скоро. Родители третье письмо прислали. Ругаются. Настаивают, чтобы я уже вернулась. А мне Таню жалко, она останется совсем-совсем одна.

– У нее есть отец, значит, она уже не одинока.

– Нет, это не то. Он весь в работе и, как правило, приходит домой, только чтобы переночевать.

– «Сэ ля ви», как говорят французы. Такова жизнь.

Они шли по тем же узким уютным малолюдным улочкам. Михаил стал рассказывать Маше о своей жизни в Турции, об армии, которая размещена на островах и полуостровах. Собирались вновь идти походом на Россию, чтобы освободить ее от большевиков. Но все пошло не так, как задумывалось. Похоже, война действительно закончилась.

– И что же будет? – спросила Маша. – Куда же денутся все эти люди?

– Я же сказал: те, кто поверил большевикам, вернутся домой. Пока немногие, но с каждым днем их все больше. У кого-то есть родственники в других странах, отправятся к ним. Кто-то побоится возвращаться в Россию и поедет туда, где есть нужда в рабочей силе, и там осядет. В конечном счете все как-то образуется.

И уже когда они остановились на рю Колизее, возле дома, где живут Щукины, Маша вдруг сказала:

– Михаил, миленький! Давайте поможем Тане. Это же все очень просто. Раз туда уже возвращаются, отправим и мы ее в Советскую Россию. Ну, подумайте: большевики простили даже тех, кто с ними воевал. Станут ли они мстить женщине с ребенком, которая с ними не воевала, влюбилась в человека из их лагеря, родила ему ребенка. Мы не можем осчастливить всех, но хоть трех человек мы сможем? Я знаю, вы сильный, вы умный, вы сможете. А я буду во всем вам помогать. И Господь за это простит нам многие наши грехи. Правда!

– Сумасшедшее предложение! – ошарашенный такой внезапной безумной просьбой сказал Михаил. – Куда она поедет?

– В Москву. Она знает, он там.

– А если не там?

– Она найдет его. Я знаю, она такая: если что-то задумала, обязательно выполнит. Только без нашей помощи ей будет сделать это во много раз труднее. К тому же может наделать много глупостей. По неведению.

– Маша! Это невозможно! – твердо сказал Михаил. – Она с маленьким ребенком. Даже в самом лучшем случае это же очень дальняя дорога, неудобства.

– Ну, подумайте еще. Вы умный, вы обязательно что-то придумаете.

– Не знаю, что можно в этом случае придумать.

– Пожалуйста, только не говорите «нет». Обещайте подумать.

Уваров долго молчал. Она смотрела на него умоляюще и с надеждой.

– Это подлость по отношению к моему старому хорошему знакомому Щукину. Он не простит меня.

– Он ничего не будет знать.

Михаил молчал.

– Ну скажите же… Пожалуйста, скажите «да».

Уваров вздохнул и тихо сказал:

– Обещаю подумать.

Вечером в гостинице Котляревский рассказал о своих посещениях французских правительственных учреждений. Ни Бриан, ни тем более Мильеран от встречи с ним уклонились. В результате он владел практически всеми теми сведениями, которые почерпнули из копии письма Бриана комиссару Пеллё, которое дал Уварову Щукин. Ясно было только одно: от какой-либо помощи Русской армии Франция окончательно отказывается и будет настаивать на выводе ее из Турции. Каким образом и куда, на эти вопросы Котляревский хотел получить ответы. Но пока не получил. И есть ли у французов на них исчерпывающие ответы, тоже пока оставалось тайной.