Мертвые видят день

Немецкий офицер спрятал бинокль.

– Ну что же, – бесстрастным голосом произнес он, – если все мы хоть что-то понимаем в электрике, то самое время – в обратный путь.

Примерно час, продвигаясь по болотной трясине от островка к островку и вновь, обратным ходом проползая по тоннелю, мы добирались до исходной точки своего расположения. Поднявшись все по тем же стершимся ступенькам подземного хода на поверхность, медленно, отряхиваясь и чистясь, насколько это было возможно, на ходу, мы пошли к нависавшему над болотом огромному колесу. От попавших в него сбоку двух снарядов оно, казалось, еще чуть заметно накренилось вперед, впрочем, это могло быть и иллюзией. Лопасти-лезвия замерли и стояли без всяких признаков движения. Подойдя вплотную к сооружению, мы некоторое время молча рассматривали его.

– Ну что, пойдем, – сказал немецкий офицер Вагаскову, – будем надеяться, что ничего непредвиденного не произойдет.

Подтянувшись и забравшись на фундамент станины колеса, неторопливо и размеренно, они переступили через бетонный порожек, прошли между неподвижно зависшими соседними лопастями-ножами и спрыгнули с той стороны.

Немецкий офицер с усмешкой повернулся к Вагаскову.

– Ну что ж. Спасибо Майклу Фарадею и вашему матросен-гефрайтеру. – Он повернулся к остальным. – Прошу за нами, господа.

Спотыкаясь и рвя брюки и бушлаты торчащими из бетона гнутыми проволоками, мы перебрались через порожек. Отряхнув бушлат от грязи и паутины, я взглянул вперед – высокая и достаточно широкая – метров пять или шесть в ширину – дамба долгой, почти прямой стрелой шла куда-то вдаль к плохо различимым отсюда деревьям и зарослям кустарника; с обеих сторон круто она обрывалась в стоячую, попеременно пускавшую пузыри топь. Нестройно, отряхиваясь и поправляя одежду, мы побрели по чуть пружинящей, почти твердой, хорошо утоптанной дорожке, пройденные неполные полсотни шагов разом и мгновенно положили конец недолгому благодушию – с правой стороны, взяв лишь самую малость ближе, чем нужно, гладкую приветливую дорожку взметнул фонтанчиками песка и расколотого гравия крупнокалиберный пулемет. Бросившись на землю, стараясь отодвинуться к дальнему концу дорожки, несколько мгновений переждав и не дождавшись новых очередей, мы поползли, вжимаясь в землю вперед; оказавшийся впереди немецкий офицер, вытянувшись, тронул за плечо ползшего в метре от него Вагаскова.

– Давай быстрей – добраться до зеленой полосы – там не увидят.

Впереди, метрах в двустах, начинались древесные посадки – и правая и левая стороны дамбы были засажены стоявшими почти впритык друг к другу деревьями. Вминаясь в грунт, стараясь не спешить и максимально сливаться с дорогой, как учили, вероятно, каждого в разные времена и в разных школах разные инструкторы, мы за показавшиеся очень долгими полчаса или более доползли до линии зеленых насаждений – два или три раза пулеметчик, очевидно находившийся ниже уровня дамбы, давал длинные очереди поверх наших голов наудачу. Оказавшись за стеной деревьев – переплетенные ветви сплошной зеленой вязью делали внутреннее пространство дамбы практически закрытым от наблюдения с обеих сторон болота, вновь распрямившись, мы побрели по дороге.

Идя крайним справа, в редкие бреши в зеленом занавесе видя уходящий откос и пузырчатую зеленую воду, на мгновенье я остановился, привлеченный чем-то странным, каким-то беспрерывным, по звуку отчаянным, бьющимся движением в воде у самого откоса – вода, перекатываясь, билась и плескалась там, к перемешанному звуку воды порой отчетливо добавлялся какой-то другой – надрывный, раненый, почти тоскливый; не выдержав, раздвинув кусты, машинально подождав секунду в ожидании выстрела или какого-то другого движения, которое могло показать, что я обнаружен неведомым наблюдателем с островков в глубине болотной глади, осторожно, придерживаясь за ветки и корни кустов, я сполз к воде по глинистому склону – страшное, неведомое – кричащий взгляд широко раскрытых слезящихся нечеловеческих глаз был ответом на мое робкое заглядывание.