Мертвый город

Другая неходячая пациентка попыталась развернуть свое инвалидное кресло с намерением добраться до двери, но Джон сдвинулся с места и ударил ей по рукам дубинкой. Он стянул ее на ноги, толкнул к теперь уже огромному и с неясными чертами Строителю и с беспощадным ликованием закричал:

— Используй ее, используй ее, используй ее!

Строитель поглотил рыдающую женщину даже более жестоко, чем других пациентов, и затем расправился с ударенной «Тазером» женщиной, лежавшей на полу, с такой безжалостностью, что наслаждение Джона обострилось чуть ли не до восторга. Природа программы Членов коммуны делала невозможным для них познание любой радости, кроме радости эффективного разрушения. Поэтому он полностью отдал себя впечатлению и пришел в состояние восторга, в какое переходили определенные члены некоторых пятидесятнических сект во время богослужения, хотя причины для его энергичного ликования разительно отличались от их. Он бил себя в грудь кулаками, дергал себя за волосы, корчился, метался и говорил на наречиях с бессмысленными словами, изливавшимися из него, когда он затыкал себе рот, кусая зажатую в кулак правую руку.

Джон обратил внимание, что медсестра Ньюбери наблюдает за ним со взглядом, который можно было трактовать как неодобрение, но его это не беспокоило. Это была радость, которая ему позволялась, и ему это было необходимо, необходимо. Он чувствовал, что имеет право отдать себя этому состоянию, потому что четыре пациента были убиты и переработаны, и не было никого, кем он должен был управлять в этот момент, в эту непродолжительную паузу спокойствия между разрушением Строителя и его действиями по созиданию.

Теперь на аморфной массе Строителя сформировалось беззубое, безгубое отверстие, и из него извергнулся поток чего-то липкого серого цвета, ударив по потолку, проникнув сквозь штукатурку, и тут же сжавшись в толстую и грубую веревку. С конца этого якорного каната свисал кокон, состоящий из миллиардов наноживотных с различными заданиями, работающими совместно, формирующими лоно, из которого в конечном итоге появится другой процессор из человеческого лома, и наполняющими его под завязку собой и расщепленным веществом четырех пациентов, бывших сырьем, которое они используют, чтобы построить очередного Строителя.

Когда этот Строитель начал подвешивать другой кокон, восторг Джона Марца достиг максимума и спал до намного более тихой, но восхитительной радости. Он стоял без движения, переполненный благоговением, все еще бил себя кулаком, потому что это лучше выражало его сильнейшую жажду, больше, чем это делали любые его предыдущие неистовые движения или разговор на разных наречиях. Если бы он мог исполнить какое-либо свое желание, он хотел бы стать Строителем, кусать человеческую плоть, как будто бы с помощью тысячи бензопил, поглощать их и преобразовывать их ненавистный вид в машину-убийцу, которая уничтожит еще больше их.

Он хотел поедать людей живьем.

Он осознал, что не сможет выразить эту жажду медсестре Ньюбери или кому-либо еще. Такое сильное желание было оскорблением Виктора, который создал его тем, кем он был, которому он всегда должен быть покорен и благодарен. Кроме того, одним из правил культуры Членов коммуны было то, что каждый из них был абсолютно равен всем остальным, что никто не был умнее, сильнее или лучше в чем-либо. Так что он мог только мечтать, что станет Строителем, который был бесконечно более беспощадной и эффективной машиной-убийцей, чем Член коммуны, что означало, что он стремился быть большим, чем был и, следовательно, должен думать, что он может быть выше, чем другие в Коммуне.

Он хотел поедать людей живьем. Многих из них.

Но это было нормальным, пока он не думал об этом слишком много. Если он позволит себе погрязнуть на долгое время в размышлениях о том, как это — быть Строителем и перерабатывать человеческую плоть в машины, убивающие людей, он не сможет быть эффективным Членом коммуны. Неэффективность была единственным грехом.

Когда текущий Строитель закончил второй кокон, то вернулся к внешнему виду красивой молодой женщины, снова одетой, и вышел из комнаты. Окинув Джона взглядом, который ему показался порицанием, медсестра Ньюбери тоже ушла.

Джон на мгновение задержался там, любуясь парой коконов. Когда он уже был готов уйти, заметил что-то лежащее на полу, под одним из инвалидных кресел, почти скрытое подставками для ног. Он откатил кресла в стороны, встал на одно колено и увидел человеческое ухо, лежащее вогнутостью вниз на виниловой плитке. Выпуклость на обратной стороне уха была гладкой, без обрывов ткани, как будто оно никогда не было присоединено к голове и поэтому никогда не было отделено, однако эта особенность не значила для него уже так много, как поначалу.

Во время других работ по созданию и переработке, свидетелем которых он был, Джон не видел, чтобы Строитель пропустил хотя бы крошечный кусочек человеческой ткани. Оставление части тела неиспользованной, определенно, квалифицировалось как неэффективность.